Сонни, Адольф Израилевич

Адольф Израилевич Сонни
Дата рождения:	4 января 1861(1861-01-04)
Место рождения:	Лейпциг, Германия
Дата смерти:	8 марта 1922(1922-03-08) (61 год)
Место смерти:	Киев
Научная сфера:	филолог-классик, лексикограф, лингвист
Место работы:	Императорский университет св. Владимира
Альма-матер:	Русская историко-филологическая семинария при Лейпцигском университете
Известные ученики:	Витольд Павлович Клингер, Яков Эммануилович Голосовкер, Павел Петрович Блонский, Виктор Александрович Романовский
Известен как:	переводчик «Истории» Аммиана Марцеллина
Награды и премии:	||||||||||||

Со́нни Адо́льф Изра́илевич (17 (4) января 1861, Лейпциг — 8 марта 1922, Киев) — российский филолог-классик, заслуженный ординарный профессор Императорского университета св. Владимира, доктор греческой словесности, действительный статский советник.

Послужной список

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Родился в семье лютеранского пастора. Высшее образование получил в Русской историко-филологической семинарии при Лейпцигском университете (открыта в 1878), в которой готовили учителей классических (древних) языков для российских гимназий (окончил в 1882). С июля 1882 начал педагогическую деятельность в Петербургской 5-й гимназии, преподавая древнегреческий и латинский языки. Затем, два года проведя в заграничной научной командировке, 6 июня 1887 защищает в Дерптском (ныне — Тартуский) университете диссертацию «De Massiliensium rebus quaestiones [О массилийских спорных вещах]» (Дерпт, 1887) на степень магистра древнеклассической филологии.

С 1.07.1887 Сонни начал трудиться в Императорском университете св. Владимира в Киеве, читая лекции по кафедре классической филологии как приват-доцент (с вознаграждением 1200 руб. в год), и вскоре, 2 марта 1889, по Высочайшему повелению был назначен исполняющим обязанности экстраординарного профессора по той же кафедре. 20 мая 1897 в Санкт-Петербургском университете А. И. Сонни защищает докторскую диссертацию «Ad Dionem Chrisostomum analecta [К фрагментам Диона Хрисостома]» (Киев, 1897), которая, как и магистерская, была написана по-латыни, за что был удостоен степени доктора классической филологии. 26 июля1897 Высочайшим приказом по гражданскому ведомству (№ 61) назначается ординарным профессором Университета св. Владимира, 21 декабря 1898 утвержден в чине статского советника. В 1907 Сонни получает командировку за границу «с научной целью», в феврале 1909, после 25-летней выслуги лет по ведомству Министерства народного просвещения (в соответствии с Уставом российских университетов 1884 г.) был оставлен на должности ещё на 5 лет, в марте 1909 — делегат от Университета св. Владимира на Международном археологическом конгрессе в Каире. С 1 января 1911 «за отличия» утвержден в чине действительного статского советника. 1 июля 1912 министром народного просвещения утвержден в звании заслуженного ординарного профессора, в феврале 1914 назначена министерская пенсия за 30-летнюю выслугу лет в размере 3000 руб. в год. Награждён орденами Св. Владимира 3-й ст (1914) и 4-й ст. (1908), Св. Анны 2-й (1904) и 3-й ст. (1896), Св. Станислава 2-й, 3-й и 4-й ст.(1891, 1900, 1917).

В течение многих лет А. И. Сонии был деканом историко-филологического факультета и профессором кафедры классической филологии Высших женских курсов в Киеве, читал курс истории древнегреческой литературы на историко-филологическом отделении Вечерних высших женских курсов Аделаиды Жекулиной (нынешняя школа № 138), возглавлял Киевского отделение Общества классической филологии и педагогики.

Супруга А. И. Сонни — Марта Александровна Фидлер (венчание: Преображенский собор в Выборге, 29.04.1891). Дети: Ада (1892), Евгений (1895), Нина (1900), Георгий (1902). Скончался в Киеве от сыпного тифа, похоронен на лютеранском участке Байкового кладбища в Киеве (могила не сохранилась).

Научный вклад

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Основным направлением научной деятельности Сонни было выяснение текстовых частностей (чтений и разночтений) в произведениях древнегреческих и древнеримских авторов. Эти частности в своё время позволили несколько уточнить и тем самым углубить предметное знание в сфере классической филологии, центры которой размещались преимущественно в университетах Германии и Италии. Нельзя сказать, что русские профессора-классики обогащали классическую филологию в этих странах: они обогащали мировую классическую филологую, которая без вклада русских ученых невообразима. Количество специалистов такого уровня, как А. И. Сонни, в России было немного (Московская школа классической филологии: Ф. Ф. Соколов, П. В. Никитин, С. А. Жебелёв и проч.). Его магистерская и докторская диссертации, написанные и опубликованные по-латыни, — это кропотливо составленный перечень частных, но остроумных текстологических наблюдений (то ли над еретическими движениями массилийцев, то ли над речами Диона Христостома), которые в сумме позволяют издателям прояснить те или иные трудные места в издаваемых текстах (знаменитое берлинское Издательство Тейбнера — Bibliotheca Teubneriana — пользовалось услугами Сонни, издавая Диона, а это косвенно свидетельствует о качестве его исследований), комментировать их более осмысленно, чем прежде. В этом — научно-практическом — смысле его труды по классической филологии сохраняют актуальность.

Адольф Израилевич наиболее известен участием в переводе вместе с Ю. А. Кулаковским «Римской истории» (Res gestae) Аммиана Марцеллина (Киев, 1906—1908, переиздания: СПб.: Алетейя, 1994 и репринты). Однако не вполне корректно называть этот перевод, изданный в трех частях в Киеве, переводом «Кулаковского и Сонни»: Кулаковский переводил текст Аммиана самостоятельно, а Сонни лишь помогал в переводе первых шести книг (из восемнадцати), а потом лишь консультировал Кулаковского по некоторым темным вопросам. Сам Кулаковский обозначает степень участия Сонни в их совместных переродческих усилиях: «При издании первого выпуска я имел деятельного сотрудника в лице моего уважаемого коллеги проф. А. И. Сонни. Второй выпуск выходит в свет под одним лишь моим именем, так как текущие учебные занятия и другие работы на позволили моему товарищу найти время для участия в окончательной обработке сделанного мною перевода и приготовлении его к печати. Но в некоторых моих затруднениях и сомнениях А. И. охотно приходил мне на помощь, за что я приношу ему здесь мою искреннюю признательность» (Кулаковский Ю. Предисловие // Аммиан Марцеллин. История / Пер. с лат. Ю. Кулаковского. Киев, 1907. Ч. 2. С. IX). Известный интерес сохраняют и работы Сонни, посвященные мифологическим («К вопросу о культе египетских божеств на северном побережье Чёрного моря») и этнографическим («Горе и доля в народной сказке») вопросам.

Просветительская деятельность

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

В 1910 Сонни был одним из инициаторов организации в Киеве Археологического института: сохранилось приглашение, подписанное им как секретарем группы основателей этого учреждения, на имя академика В. С. Иконникова. В конце декабря 1911 Сонни вместе с Ю. А. Кулаковским и И. А. Лециусом был делегатом Первого Всероссийского съезда преподавателей древних языков в Санкт-Петербурге, но, в отличие от Лециуса и Кулаковского, на съезде не выступал. В 1912 состояние преподавания классических языков на историко-филологическом факультете Университета было таким: «По кафедре классической филологии преподавание было обеспечено штатным профессором А. И. Сонни (греческая словесность) и внештатным профессором Ю. А. Кулаковским и приват-доцентами: В. И. Петром и А. О. Поспишилем (римская словесность)…, и приват-доцентом В. П. Клингером (греческая словесность)». Именно такое состояние преподавания сохранялось к началу революционных событий 1918—1919, даже во время эвакуации Университета в Саратов во время войны (1915). Весной 1917 Сонни (вместе с Кулаковским, Т. Д. Флоринським и другими профессорами) принимает участие в работе экзаменационной комиссии историко-филологического факультета.

Учеником Сонни (и В. П. Клингера) был Яков Эммануилович Голосовкер (1890—1967), философ, переводчик с древних языков и писатель. Именно Сонни был тем профессором, который оказал значительное влияние на формирование мировоззрения Голосовкера-филолога, а после Великой Отечественной войны между Голосовкером и Клингером, который был профессором классической филологии Познанського университета, началась переписка. Как отмечает Н. В. Брагинская, опираясь на воспоминания Голосовкера, Сонни был филологом старой немецкой школы, который признавал факты, а не домыслы, серьёзным текстологом, писал преимущественно по-латыни; Клингер интересовался греческим фольклором, античными сказками, и этот интерес передал Голосовкеру.

Историк Г. В. Вернадский со слов М. И. Ростовцева, учившегося в Университете св. Владимира в 1888—1890 гг., писал, что Ростовцев, учителями которого по классической филологии были А. И. Сонни, И. А. Лециус и Ю. А. Кулаковский, характеризовал их как «приличных, но тусклых ученых». Принимая во внимание особенности характера М. И. Ростовцева и его временами невзвешенные оценки коллег по специальности (в частности, Кулаковского и его археологических исследований керченских катакомб), этот отклик можно оставить без внимания. В 1897 г. 27-летний Ростовцев в письме из Парижа С. А. Жебелеву писал о Сонни: «Был здесь на днях Сонни, попрыгал три дня, оставил след в моей комнате в виде своей [докторской] диссертации и уехал в Россию. Очень милый человек, но скучен немилосердно».

Другой ученик Сонни, Павел Петрович Блонский (1884—1941), известный в советское время педагог, а среди историков философии и как автор одной из наилучших монографий о неоплатонике Плотине — «Философия Плотина» (Киев, 1918), писал о Сонни: «Это был маленький, полный человек с большим басом. Внешне он производил скорее полукомическое впечатление. Но в нём жило сильное чувство поэзии, его семинар по римскому поэту Катуллу давал мне немалое наслаждение. Одно из уродств русской жизни в царской России — что такой знаток языка, литературы и поэзии, как А. И. Сонни, ничего почти после себя не оставил». Последний тезис следует опротестовать: научное наследие Сонни значительно.

Если другие русские филологи-классики были вместе с тем и археологами, и историками, А. И. Сонни был классическим кабинетным ученым и классическим университетским профессором добротной немецко-австрийской школы: преподавание, наука и семья. Кажется, ничто другое его не интересовало, «отдыхал» он не на археологических раскопках, отыскивая в земле неизвестные греческие и латинские надписи (как, скажем, Кулаковский), а на престижных курортах вместе с женой и детьми. Читал одни и те же лекционные курсы на протяжении тридцати лет, печатал в среднем по одной научной публикации в год: нормальный, размеренный ритм жизни профессора классической филологии, который лучше подвергал критике, нежели писал сам. Его рецензий cumgrano salіs намного больше, чем собственных сочинений. Но подвергал критике мастерски, эрудированно, с увлечением. Его глубокая эрудиция была израсходована не на науку, а на воспитание и критические публикации, которые едва ли может быть поставлено в заслугу Сонни как труженику науки.

Студенты высоко ценили Сонни-педагога. 1 февраля 1914 в Университете историко-филологический факультет чествовал А. И. Сонни по случаю 30-летия его преподавательской деятельности. На чествование собрались почти все профессора факультета с и. о. декана проф. Ю. А. Кулаковским во главе и студенты. Проф. Кулаковский приветствовал юбиляра от имени членов факультета, после чего участники семинария русской филологии, студенты и лица, оставленные при университете, поднесли юбиляру адрес следующего содержания: «Глубокоуважаемый Адольф Израилевич! На Вашей юбилейной лекции мы, бывшие и настоящие слушатели Ваши, рады приветствовать Вас с днем 30-летия неутомимого служения филологической науке и проповеди принципов её среди учащейся молодежи. Мы не можем быть судьями Ваших ученых заслуг, но мы знаем, что работы Ваши никогда не прерываются, а иногда из области классической филологии переносятся в мир наших интересов, освещая генезис загадочных явлений старинной русской литературы. Вашим вдохновенным лекциям мы обязаны знакомством с крупнейшими явлениями греческой литературы, с которою древнерусская связана узами хотя и отдаленной преемственности. Под Вашим руководством мы усваивали принципы филологического метода в применении к истолкованию римских авторов, — за все это приносим Вам сердечную и искреннюю благодарность. В лице Вашем, глубокоуважаемый А[дольф] И[зраилевич], мы приветствуем также истинного гуманиста, верного последователя самодовлеющей науки, представителя подлинного благородного академизма, существовавшего в дни Вашей юности в университетах. Как гуманист, влюбленный в науку и в прекрасное, завещанное нам античностью, Вы всегда высоко несли знамя науки, не делая её орудием посторонних целей, — не старались из молодежи, шедшей к источникам знания, сделать слепую толпу, покорную модным лозунгам текущего политического момента. Мы не вошли ещё в кипящую пучину житейской борьбы противоречивых эгоистических стремлений, но уже издали нам видно, как легко потонуть в грязном водовороте жизни; вот почему мы особенно ценим ту гордую независимость и благородство мысли, которое всегда чувствовали в Вас. Счастливые, что имели во время нашего пребывания в университете такого наставника, мы позволяем себе выразить пожелание, чтобы идущие за нами поколения студентов не лишены были Вашего руководства в той области, где дороже всего чувствуется значение истинного просветительского гуманизма и строгой научной филологической школы».

Научное творчество А. И. Сонни нуждается в специальном историко-филологическом исследовании.

Опубликованные сочинения А. И. Сонни

• Miscellen: Vergil und Trogus // Rheinisches Museum fur Philologie / Herausgegeben von Otto Ribbeck und Fr. Buecheler. Frankfurt am Main, 1886. Bd XLI. S. 473—480.
• De Massiliensium rebus quaestiones: Dissertatio historica. Dorpat: Karow, 1887. 110 S. (рец.: Cauer Fr. Adolf Sonny, De Massiliensium rebus quaestiones: Dissertatio historica. Dorpat: Karow, 1887 // Berliner Philologische Wochenschrift / Herausgegeben von Chr. Belger und O. Seyffert. 1889. № 12. Bd IX. S. 380—382).
• Несколько заметок к Эсхилову «Агамемнону» // Журнал Министерства народного просвещения. 1887. Май. Отд. 2. С. 8-18.
• Александризм и его влияние на римскую литературу (Вступительная лекция, читанная в Университете св. Владимира 12 сентября 1887 г.) // Университетские известия. 1887. № 10. С. 1-12.
• Три греческие эпиграммы в схолии архиепископа Арефы // Филологическое обозрение. 1892. Т. II. Отд. 1. С. 45-48.
• Киевское отделение Общества классической филологии и педагогики // Филологическое обозрение. 1892. Т. II. — Отд. 1. С. 222—224 (конспект выступления на заседании Общества 7.11.1891 про Ovid. Fast. II 192).
• [Рец.] M. V. (sic!) Martialis epigrammata. М. В. Марциала эпиграммы в переводе и с объяснениями А. Фета. Т. I и II. Москва, 1891 г. (XXIII, 933 с.) // Филологическое обозрение. 1892. Т. II. Отд. 2. С. 189—202.
• О культе египетских божеств на северном побережье Чёрного моря (Реферат) // Чтения в Историческом обществе Нестора Летописца. Киев, 1892. Кн. 6. Отд. 1. С. 16-17.
• Отзыв о сочинении магистранта Г. Павлуцкого «Коринфский архитектурный орден» с 50-ю рис. в тексте и 8-ю фототип. табл., 196 с., Киев, 1891 // Университетские известия. 1893. № 4. С. 37-43.
• К Эсхилу (Agam. 1316—1329 W, 1447 W) // Филологическое обозрение. 1893. Т. IV. Отд. 1. С. 200—201.
• Несколько заметок к «Лягушкам» Аристофана (ст .19-20, 295, 302, 346, 404 sqq, 679 sqq, 914, 1001) // Филологическое обозрение. 1893. Т. IV. Отд. 2. С. 189—194.
• De duobus Agamemnonis Aeschyleae locis // Филологическое обозрение. 1893. Т. IV. Отд. 2. С. 199—202.
• Ad Strattidis (fr. 23 K.) // Филологическое обозрение. 1893. Т. V. Отд. 1. С. 35.
• К Аристофану (Ran. 302.833) // Филологическое обозрение. 1893. Т. V. Отд. 1. С. 35.
• Ad Herodam // Филологическое обозрение. 1893. Т. V. Отд. 1. С. 108—110.
• К вопросу о культе египетских божеств на северном побережье Чёрного моря // Филологическое обозрение. 1893. Т. V. Отд. 1. С. 53-55 (см. также отзыв: В. В. Латышев. По поводу заметки проф. А. И. Сонни // Там само. С. 140—142).
• Ad Aeschyli Agamemn (v 589 W = 562 K) // Филологическое обозрение. 1894. Т. VI. Отд. 1. С. 17-18.
• Extrema linea (Teren. Eun. 640) // Филологическое обозрение. 1894. Т. VI. Отд. 1. С. 68-71.
• De libelli [46] περὶ ἀρετῶν καὶ κακιῶν codice Mosquensi // Филологическое обозрение. 1894. Т. VII. Отд. 1. С. 97-102.
• [Рец.] I. M. Stowasser. Lateinisch-Deutsches Schulwцrterbuch. Wien, 1894 (XX, 1092 pp.) // Филологическое обозрение. 1894. Т. VII. Отд. 2. С. 219—227.
• Ad Herodam (I 78, IV 35 sqq) // Филологическое обозрение. 1895. Т. VIII. Отд. 1. С. 108—110.
• Corrigendum (Herodam IV 36) // Филологическое обозрение. 1895. Т. VIII. Отд. 1. С. 201.
• К Катуллу (64, 401) // Филологическое обозрение. 1895. Т. IX. Отд. 1. С. 26.
• О названии коринфского архитектурного ордена // Филологическое обозрение. 1895. Т. IX. Отд. 1. С. 40.
• К Катуллу (37, 10; 112) // Филологическое обозрение. 1895. Т. IX. Отд. 1. С. 165—168.
• [Рец.] J. Poppelreuter. De comoediae atticae primordiis particulare duac. Diss. inaug., Berolini, 1895, 95 p. // Филологическое обозрение. 1895. Т. IX. Отд. 2. С. 8-14.
• Ad Dionem Chrisostomum analecta (Scripsit Athaulfus Sonny) // Университетские известия. 1897. Январь. C. I—VI, 1-48; Февраль. С. 49-72; Март. С. 73-104; Апрель. С. 105—130; Май. С. 133—208; Июнь. С. 209—242, II (отдельный оттиск: Киев, 1897).
• К характеристике Диона Хрисостома // Филологическое обозрение. 1898. Т. XIV. Отд. 1. С. 13-36 («автореферат» докторской диссертации).
• Ad thesaurum proverbiorum Romanorum subindenda // Филологическое обозрение. 1899. Т. XVI. Отд. 1. С. 3-16, 133—146.
• [Рец.] U. Wilcken. Die griechischen Papirusurkunden. Berlin, P. Reimer, 1897 (60 стр.) // Филологическое обозрение. 1899. Т. XVI. Отд. 2. С. 11-16.
• [Рец.] K. Buecher. Arbeit und Rhythmus: Zweite stark vermehrt te Auflage. Leipzig, 1899 (VIII+412 стр.) // Филологическое обозрение. 1899. Т. XIX. Отд. 2. С. 46-50.
• [Рец.] Томас Мор. Утопия (De optimo rei publici [sic!] statu deque nova Insula Utopia Libri duo illustris viri Thomae Mori Regni, britanniarum cancellari) / Пер. с лат. А. Г. Генкеля при участии Н. А. Макшеевой, СПб, 1903 // Журнал Министерства народного просвещения. 1905. Апрель. Отд. крит. и библиогр. С. 379—393.
• Отзыв о сочинении магистра С. Д. Пападимитриу «Феодор Продром: Историко-литературное исследование», Одесса, 1905, представленное на соискание степени доктора греческой словесности // Университетские известия. 1906. № 8. С. 1-10 (в соавторстве с Ю. А. Кулаковским).
• Горе и доля в народной сказке // Университетские известия. 1906. № 10. С. 1-64 (статья перепечатана: Eranos: Сборник статей по литературе и истории в честь заслуженного профессора Императорского Университета св. Владимира Николая Павловича Дашкевича. Киев, 1906. С. 361—425).
• Иосиф Андреевич Лециус // Университетские известия. 1913. № 12. С. 206—207.
• Аристофан и аттический разговорный язык: По поводу книги Д. П. Шестакова «Опыт изучения народной речи в комедии Аристофана», Казань, 1913 // Журнал Министерства народного просвещения. 1916. Январь. Отд. классич. филол. С. 6-34; Февраль. С. 35-90 (есть отдельный оттиск).

Ссылки

• Маркевич О. П. Наука і наукові працівники в Київському державному університеті за 112 років його існування (1834—1946) // Наукові записки Київського державного університету. Київ, 1946. Т. 5. Вип. 1. С. 23.
• Фролов Э. Д. Русская наука об античности: Историогр. очерки. СПб., 1999. С. 354.
• Блонский П. П. Мои воспоминания. М., 1971. С. 56-57.
• Вспоминая В. Ф. Асмуса… / Сост. М. А. Абрамов, В. А. Жучков, Л. Н. Любинская. М., 2002.
• Асмус В. Ф. Философия в Киевском университете в 1914—1920 годах (Из воспоминаний студента) // Вопросы философии. 1990. № 8.
• Пучков А. А. Юлиан Кулаковский и его время: Из истории антиковедения и византинистики в России. 2-е изд., исправ., перераб. и доп. СПб., 2004.
• Пучков А. А. Адольф Сонні, філолог-класик з Університету св. Володимира: До 80-річчя з дня смерті // Пучков А. А. Архитектуроведение и культурология: Избр. статьи. Киев, 2005. С. 529—548.
• Пучков А. А.[www.mari.kiev.ua/PDF_2011/Sonny_Txt_Site.pdf Адольф Сонни, киевлянин: Из истории классической филологии в Императорском университете св. Владимира. — Киев: Феникс, 2011. — 296 с.: ил.] — ISBN 978-966-651-872-2.

Отрывок, характеризующий Сонни, Адольф Израилевич

Анна Павловна почти закрыла глаза в знак того, что ни она, ни кто другой не могут судить про то, что угодно или нравится императрице.
– Monsieur le baron de Funke a ete recommande a l'imperatrice mere par sa soeur, [Барон Функе рекомендован императрице матери ее сестрою,] – только сказала она грустным, сухим тоном. В то время, как Анна Павловна назвала императрицу, лицо ее вдруг представило глубокое и искреннее выражение преданности и уважения, соединенное с грустью, что с ней бывало каждый раз, когда она в разговоре упоминала о своей высокой покровительнице. Она сказала, что ее величество изволила оказать барону Функе beaucoup d'estime, [много уважения,] и опять взгляд ее подернулся грустью.
Князь равнодушно замолк. Анна Павловна, с свойственною ей придворною и женскою ловкостью и быстротою такта, захотела и щелконуть князя за то, что он дерзнул так отозваться о лице, рекомендованном императрице, и в то же время утешить его.
– Mais a propos de votre famille,[Кстати о вашей семье,] – сказала она, – знаете ли, что ваша дочь с тех пор, как выезжает, fait les delices de tout le monde. On la trouve belle, comme le jour. [составляет восторг всего общества. Ее находят прекрасною, как день.]
Князь наклонился в знак уважения и признательности.
– Я часто думаю, – продолжала Анна Павловна после минутного молчания, подвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему, как будто выказывая этим, что политические и светские разговоры кончены и теперь начинается задушевный, – я часто думаю, как иногда несправедливо распределяется счастие жизни. За что вам судьба дала таких двух славных детей (исключая Анатоля, вашего меньшого, я его не люблю, – вставила она безапелляционно, приподняв брови) – таких прелестных детей? А вы, право, менее всех цените их и потому их не стоите.
И она улыбнулась своею восторженною улыбкой.
– Que voulez vous? Lafater aurait dit que je n'ai pas la bosse de la paterienite, [Чего вы хотите? Лафатер сказал бы, что у меня нет шишки родительской любви,] – сказал князь.
– Перестаньте шутить. Я хотела серьезно поговорить с вами. Знаете, я недовольна вашим меньшим сыном. Между нами будь сказано (лицо ее приняло грустное выражение), о нем говорили у ее величества и жалеют вас…
Князь не отвечал, но она молча, значительно глядя на него, ждала ответа. Князь Василий поморщился.
– Что вы хотите, чтоб я делал! – сказал он наконец. – Вы знаете, я сделал для их воспитания все, что может отец, и оба вышли des imbeciles. [дураки.] Ипполит, по крайней мере, покойный дурак, а Анатоль – беспокойный. Вот одно различие, – сказал он, улыбаясь более неестественно и одушевленно, чем обыкновенно, и при этом особенно резко выказывая в сложившихся около его рта морщинах что то неожиданно грубое и неприятное.
– И зачем родятся дети у таких людей, как вы? Ежели бы вы не были отец, я бы ни в чем не могла упрекнуть вас, – сказала Анна Павловна, задумчиво поднимая глаза.
– Je suis votre [Я ваш] верный раб, et a vous seule je puis l'avouer. Мои дети – ce sont les entraves de mon existence. [вам одним могу признаться. Мои дети – обуза моего существования.] – Он помолчал, выражая жестом свою покорность жестокой судьбе.
Анна Павловна задумалась.
– Вы никогда не думали о том, чтобы женить вашего блудного сына Анатоля? Говорят, – сказала она, – что старые девицы ont la manie des Marieiages. [имеют манию женить.] Я еще не чувствую за собою этой слабости, но у меня есть одна petite personne [маленькая особа], которая очень несчастлива с отцом, une parente a nous, une princesse [наша родственница, княжна] Болконская. – Князь Василий не отвечал, хотя с свойственною светским людям быстротой соображения и памяти показал движением головы, что он принял к соображению эти сведения.
– Нет, вы знаете ли, что этот Анатоль мне стоит 40.000 в год, – сказал он, видимо, не в силах удерживать печальный ход своих мыслей. Он помолчал.
– Что будет через пять лет, если это пойдет так? Voila l'avantage d'etre pere. [Вот выгода быть отцом.] Она богата, ваша княжна?
– Отец очень богат и скуп. Он живет в деревне. Знаете, этот известный князь Болконский, отставленный еще при покойном императоре и прозванный прусским королем. Он очень умный человек, но со странностями и тяжелый. La pauvre petite est malheureuse, comme les pierres. [Бедняжка несчастлива, как камни.] У нее брат, вот что недавно женился на Lise Мейнен, адъютант Кутузова. Он будет нынче у меня.
– Ecoutez, chere Annette, [Послушайте, милая Аннет,] – сказал князь, взяв вдруг свою собеседницу за руку и пригибая ее почему то книзу. – Arrangez moi cette affaire et je suis votre [Устройте мне это дело, и я навсегда ваш] вернейший раб a tout jamais pan , comme mon староста m'ecrit des [как пишет мне мой староста] донесенья: покой ер п!. Она хорошей фамилии и богата. Всё, что мне нужно.
И он с теми свободными и фамильярными, грациозными движениями, которые его отличали, взял за руку фрейлину, поцеловал ее и, поцеловав, помахал фрейлинскою рукой, развалившись на креслах и глядя в сторону.
– Attendez [Подождите], – сказала Анна Павловна, соображая. – Я нынче же поговорю Lise (la femme du jeune Болконский). [с Лизой (женой молодого Болконского).] И, может быть, это уладится. Ce sera dans votre famille, que je ferai mon apprentissage de vieille fille. [Я в вашем семействе начну обучаться ремеслу старой девки.]


Гостиная Анны Павловны начала понемногу наполняться. Приехала высшая знать Петербурга, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по обществу, в каком все жили; приехала дочь князя Василия, красавица Элен, заехавшая за отцом, чтобы с ним вместе ехать на праздник посланника. Она была в шифре и бальном платье. Приехала и известная, как la femme la plus seduisante de Petersbourg [самая обворожительная женщина в Петербурге,], молодая, маленькая княгиня Болконская, прошлую зиму вышедшая замуж и теперь не выезжавшая в большой свет по причине своей беременности, но ездившая еще на небольшие вечера. Приехал князь Ипполит, сын князя Василия, с Мортемаром, которого он представил; приехал и аббат Морио и многие другие.
– Вы не видали еще? или: – вы не знакомы с ma tante [с моей тетушкой]? – говорила Анна Павловна приезжавшим гостям и весьма серьезно подводила их к маленькой старушке в высоких бантах, выплывшей из другой комнаты, как скоро стали приезжать гости, называла их по имени, медленно переводя глаза с гостя на ma tante [тетушку], и потом отходила.
Все гости совершали обряд приветствования никому неизвестной, никому неинтересной и ненужной тетушки. Анна Павловна с грустным, торжественным участием следила за их приветствиями, молчаливо одобряя их. Ma tante каждому говорила в одних и тех же выражениях о его здоровье, о своем здоровье и о здоровье ее величества, которое нынче было, слава Богу, лучше. Все подходившие, из приличия не выказывая поспешности, с чувством облегчения исполненной тяжелой обязанности отходили от старушки, чтобы уж весь вечер ни разу не подойти к ней.
Молодая княгиня Болконская приехала с работой в шитом золотом бархатном мешке. Ее хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя губка была коротка по зубам, но тем милее она открывалась и тем еще милее вытягивалась иногда и опускалась на нижнюю. Как это всегда бывает у вполне привлекательных женщин, недостаток ее – короткость губы и полуоткрытый рот – казались ее особенною, собственно ее красотой. Всем было весело смотреть на эту, полную здоровья и живости, хорошенькую будущую мать, так легко переносившую свое положение. Старикам и скучающим, мрачным молодым людям, смотревшим на нее, казалось, что они сами делаются похожи на нее, побыв и поговорив несколько времени с ней. Кто говорил с ней и видел при каждом слове ее светлую улыбочку и блестящие белые зубы, которые виднелись беспрестанно, тот думал, что он особенно нынче любезен. И это думал каждый.
Маленькая княгиня, переваливаясь, маленькими быстрыми шажками обошла стол с рабочею сумочкою на руке и, весело оправляя платье, села на диван, около серебряного самовара, как будто всё, что она ни делала, было part de plaisir [развлечением] для нее и для всех ее окружавших.
– J'ai apporte mon ouvrage [Я захватила работу], – сказала она, развертывая свой ридикюль и обращаясь ко всем вместе.
– Смотрите, Annette, ne me jouez pas un mauvais tour, – обратилась она к хозяйке. – Vous m'avez ecrit, que c'etait une toute petite soiree; voyez, comme je suis attifee. [Не сыграйте со мной дурной шутки; вы мне писали, что у вас совсем маленький вечер. Видите, как я одета дурно.]
И она развела руками, чтобы показать свое, в кружевах, серенькое изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкою лентой.
– Soyez tranquille, Lise, vous serez toujours la plus jolie [Будьте спокойны, вы всё будете лучше всех], – отвечала Анна Павловна.
– Vous savez, mon mari m'abandonne, – продолжала она тем же тоном, обращаясь к генералу, – il va se faire tuer. Dites moi, pourquoi cette vilaine guerre, [Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет на смерть. Скажите, зачем эта гадкая война,] – сказала она князю Василию и, не дожидаясь ответа, обратилась к дочери князя Василия, к красивой Элен.
– Quelle delicieuse personne, que cette petite princesse! [Что за прелестная особа эта маленькая княгиня!] – сказал князь Василий тихо Анне Павловне.
Вскоре после маленькой княгини вошел массивный, толстый молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек был незаконный сын знаменитого Екатерининского вельможи, графа Безухого, умиравшего теперь в Москве. Он нигде не служил еще, только что приехал из за границы, где он воспитывался, и был в первый раз в обществе. Анна Павловна приветствовала его поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее салоне. Но, несмотря на это низшее по своему сорту приветствие, при виде вошедшего Пьера в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх, подобный тому, который выражается при виде чего нибудь слишком огромного и несвойственного месту. Хотя, действительно, Пьер был несколько больше других мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной.
– C'est bien aimable a vous, monsieur Pierre , d'etre venu voir une pauvre malade, [Очень любезно с вашей стороны, Пьер, что вы пришли навестить бедную больную,] – сказала ему Анна Павловна, испуганно переглядываясь с тетушкой, к которой она подводила его. Пьер пробурлил что то непонятное и продолжал отыскивать что то глазами. Он радостно, весело улыбнулся, кланяясь маленькой княгине, как близкой знакомой, и подошел к тетушке. Страх Анны Павловны был не напрасен, потому что Пьер, не дослушав речи тетушки о здоровье ее величества, отошел от нее. Анна Павловна испуганно остановила его словами:
– Вы не знаете аббата Морио? он очень интересный человек… – сказала она.
– Да, я слышал про его план вечного мира, и это очень интересно, но едва ли возможно…
– Вы думаете?… – сказала Анна Павловна, чтобы сказать что нибудь и вновь обратиться к своим занятиям хозяйки дома, но Пьер сделал обратную неучтивость. Прежде он, не дослушав слов собеседницы, ушел; теперь он остановил своим разговором собеседницу, которой нужно было от него уйти. Он, нагнув голову и расставив большие ноги, стал доказывать Анне Павловне, почему он полагал, что план аббата был химера.
– Мы после поговорим, – сказала Анна Павловна, улыбаясь.
И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома и продолжала прислушиваться и приглядываться, готовая подать помощь на тот пункт, где ослабевал разговор. Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину. Но среди этих забот всё виден был в ней особенный страх за Пьера. Она заботливо поглядывала на него в то время, как он подошел послушать то, что говорилось около Мортемара, и отошел к другому кружку, где говорил аббат. Для Пьера, воспитанного за границей, этот вечер Анны Павловны был первый, который он видел в России. Он знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга, и у него, как у ребенка в игрушечной лавке, разбегались глаза. Он всё боялся пропустить умные разговоры, которые он может услыхать. Глядя на уверенные и изящные выражения лиц, собранных здесь, он всё ждал чего нибудь особенно умного. Наконец, он подошел к Морио. Разговор показался ему интересен, и он остановился, ожидая случая высказать свои мысли, как это любят молодые люди.


Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела только одна пожилая дама с исплаканным, худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат; в другом, молодом, красавица княжна Элен, дочь князя Василия, и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня Болконская. В третьем Мортемар и Анна Павловна.
Виконт был миловидный, с мягкими чертами и приемами, молодой человек, очевидно считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности, скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он находился. Анна Павловна, очевидно, угощала им своих гостей. Как хороший метрд`отель подает как нечто сверхъестественно прекрасное тот кусок говядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне, так в нынешний вечер Анна Павловна сервировала своим гостям сначала виконта, потом аббата, как что то сверхъестественно утонченное. В кружке Мортемара заговорили тотчас об убиении герцога Энгиенского. Виконт сказал, что герцог Энгиенский погиб от своего великодушия, и что были особенные причины озлобления Бонапарта.
– Ah! voyons. Contez nous cela, vicomte, [Расскажите нам это, виконт,] – сказала Анна Павловна, с радостью чувствуя, как чем то a la Louis XV [в стиле Людовика XV] отзывалась эта фраза, – contez nous cela, vicomte.
Виконт поклонился в знак покорности и учтиво улыбнулся. Анна Павловна сделала круг около виконта и пригласила всех слушать его рассказ.
– Le vicomte a ete personnellement connu de monseigneur, [Виконт был лично знаком с герцогом,] – шепнула Анна Павловна одному. – Le vicomte est un parfait conteur [Bиконт удивительный мастер рассказывать], – проговорила она другому. – Comme on voit l'homme de la bonne compagnie [Как сейчас виден человек хорошего общества], – сказала она третьему; и виконт был подан обществу в самом изящном и выгодном для него свете, как ростбиф на горячем блюде, посыпанный зеленью.
Виконт хотел уже начать свой рассказ и тонко улыбнулся.
– Переходите сюда, chere Helene, [милая Элен,] – сказала Анна Павловна красавице княжне, которая сидела поодаль, составляя центр другого кружка.
Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою же неизменяющеюся улыбкой вполне красивой женщины, с которою она вошла в гостиную. Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизною плеч, глянцем волос и брильянтов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить действие своей красоты. Quelle belle personne! [Какая красавица!] – говорил каждый, кто ее видел.
Как будто пораженный чем то необычайным, виконт пожал плечами и о опустил глаза в то время, как она усаживалась перед ним и освещала и его всё тою же неизменною улыбкой.
– Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil auditoire, [Я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой,] сказал он, наклоняя с улыбкой голову.
Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла и маленькая княгиня от чайного стола.
– Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage, [Подождите, я возьму мою работу,] – проговорила она. – Voyons, a quoi pensez vous? – обратилась она к князю Ипполиту: – apportez moi mon ridicule. [О чем вы думаете? Принесите мой ридикюль.]
Княгиня, улыбаясь и говоря со всеми, вдруг произвела перестановку и, усевшись, весело оправилась.
– Теперь мне хорошо, – приговаривала она и, попросив начинать, принялась за работу.
Князь Ипполит перенес ей ридикюль, перешел за нею и, близко придвинув к ней кресло, сел подле нее.
Le charmant Hippolyte [Очаровательный Ипполит] поражал своим необыкновенным сходством с сестрою красавицей и еще более тем, что, несмотря на сходство, он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостною, самодовольною, молодою, неизменною улыбкой жизни и необычайною, античною красотой тела; у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос, рот – все сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а руки и ноги всегда принимали неестественное положение.
– Ce n'est pas une histoire de revenants? [Это не история о привидениях?] – сказал он, усевшись подле княгини и торопливо пристроив к глазам свой лорнет, как будто без этого инструмента он не мог начать говорить.
– Mais non, mon cher, [Вовсе нет,] – пожимая плечами, сказал удивленный рассказчик.
– C'est que je deteste les histoires de revenants, [Дело в том, что я терпеть не могу историй о привидениях,] – сказал он таким тоном, что видно было, – он сказал эти слова, а потом уже понял, что они значили.