Стажёры (повесть)

«Стажёры» — приключенческая фантастическая повесть советских писателей Аркадия и Бориса Стругацких. Повесть относится к «жилинскому циклу»

История создания

Повесть «Стажёры» написана в 1961 году, впервые полностью опубликована в 1962 году издательством «Детгиз» (до этого глава из повести под заголовком «Генеральный инспектор» была опубликована во втором номере журнала «Искатель» за 1962 год). Первоначально писатели подали заявку на повесть под названием «Стажёр», поскольку предполагалось сосредоточить внимание на фигуре Юры Бородина, но в процессе работы замысел претерпел значительные изменения и перестал соответствовать названию. Однако название, уже внесённое в редакционные планы, изменить было невозможно, и авторы были вынуждены использовать заявленное, добавив одну букву и вставив в текст диалог о «стажёрах будущего».

В окончательном варианте повести Юра посещает последовательно Марс, Эйномию, Бамбергу, систему Сатурна. В исходном варианте вместо Бамберги была Венера, где вся команда «Тахмасиба» посещает монумент первооткрывателям Голконды, после чего Юрковский и Жилин отправляются инспектировать копи «космического жемчуга», принадлежащие частной западной компании, а Юра, Быков и Крутиков совершают экскурсию к Дымному морю, где встречают пережиток прошлого — индивидуального «старателя», добывающего «космический жемчуг». Эта история не вошла в итоговый печатный вариант «Стажёров» и была издана гораздо позже в виде отдельного рассказа «Венера. Архаизмы».

Сюжет

• Время действия: близкое будущее, начало XXI века.
• Место действия: Солнечная система.
• Социальное устройство: победивший коммунизм (утро).

Хронологически повесть является предпоследней из «Жилинского цикла» (начинающегося со «Страны багровых туч» и заканчивающегося романом «Хищные вещи века»), и последней, где читатель встречает большинство сквозных героев цикла: Быкова, Юрковского, Дауге, Крутикова и Жилина, а также появившийся в «Пути на Амальтею» фотонный грузовой космический корабль «Тахмасиб». Алексей Быков, нашедший своё призвание в космонавтике, остаётся капитаном «Тахмасиба». Владимир Юрковский — известный и заслуженно уважаемый планетолог, — занялся административной работой, теперь он в ранге генерального инспектора Международного управления космических сообщений (МУКС) с самыми широкими полномочиями. Григорий Дауге упоминается только в самом начале книги — годы небезопасных экспедиций на различных планетах подорвали его здоровье, и медики навсегда запретили ему летать в космос. Штурман Михаил Крутиков достиг предельного для космонавта возраста и отправляется в своё последнее космическое путешествие; по возвращении его ждёт отставка. Бортинженер Иван Жилин — отличный специалист в самом расцвете сил, — переживает внутренний конфликт: он неожиданно обнаружил, что романтика космических полётов ему надоела, и гораздо больше, чем космические бездны, его привлекает работа с обыкновенными живыми детьми.

Повесть составлена из нескольких новелл, нанизанных на стержневой сюжет — путешествие юного вакуум-сварщика Юры Бородина на «Тахмасибе» от Земли до Сатурна в обществе экипажа корабля и инспектора Юрковского. Юра — выпускник ПТУ, вакуум-сварщик, попавший в группу, распределённую на строительство жилых и промышленных объектов в системе Сатурна. Но из-за болезни матери Юра отстал от своей группы и не успел к отлёту. Рейсовые корабли в систему Сатурна не летают. На космодроме Юра пытается устроиться на попутный корабль и знакомится с Жилиным, по ходатайству которого попадает на «Тахмасиб», где его на время перелёта оформляют стажёром. В этом полёте генеральный инспектор Юрковский должен произвести на «Тахмасибе» инспекцию нескольких объектов Солнечной системы, по разным причинам вызывающих повышенное внимание МУКСа. Юра становится свидетелем, а иногда и участником событий.

В новеллах действие переносится на объекты, инспектируемые Юрковским. Сначала герои посещают марсианский город, где проводится массовая операция по уничтожению нападающих на людей летающих «марсианских пиявок», затем — физическую обсерваторию Эйномия, где группа учёных в буквально нечеловеческих условиях занимается экспериментами, способными пролить свет на неизвестные ещё физические законы. Без участия Юры проходит инспекция Бамберги — астероида, где организованное какой-то западной компанией предприятие добывает драгоценные камни, не считаясь с опасностью добычи для здоровья шахтёров. Предпоследний пункт на пути Юры к Сатурну — обсерватория на Дионе, директор которой, выдающийся учёный, вместо руководства коллективом и обучения молодых исследователей с помощью нечистоплотного подручного перессорил подчинённых между собой и использует молодых учёных как рабочую силу для разработки собственных тем. Директору сначала удаётся создать в глазах Юрковского вполне благополучную картину и даже добиться, чтобы инспектор своей властью решил убрать из обсерватории строптивого учёного. Но активное вмешательство Юры приводит к открытию правды и разрешению ситуации. Юрковский отстраняет начальника станции от работы.

Финал повести трагичен. Конечная точка маршрута Юры — обсерватория «Кольцо-1», откуда «Тахмасиб» должен отправиться дальше по своим делам, а Юра — попутным транспортом перебраться на станцию «Кольцо-2», где работают его однокурсники. Юрковский, давно вынашивавший идею об искусственном происхождении колец больших планет, добивается возможности провести разведку в кольце Сатурна на небольшом корабле под управлением Михаила Крутикова. Во время разведывательного полёта им удаётся невозможное — они натыкаются на каменную глыбу, на которой находятся несомненные следы разумной деятельности. При попытке исследовать свою находку Юрковский и Крутиков гибнут.

Литературные и художественные особенности

В «Стажёрах» Стругацкие применили несколько не новых, но эффективных приёмов. Во-первых, это Новичок, которому (и читателю вместе с ним) другие герои могут объяснять существо событий. Поздние Стругацкие «вывернут» этот приём — их «герои-новички» (и читатели) останутся без поддержки и вынуждены сами осмысливать происходящее. Во-вторых, Путешествие, которое отвяжет повесть от фиксированного места. И, наконец, Инспектор, в чьи прямые обязанности входит улаживание различных внешних ситуаций и — включение их в сюжет.

В повесть встроены три новеллы, не связанные с сюжетом и поданные в виде рассказов Ивана Жилина: рассказ о смерти маленького человека (без названия), «Гигантская флюктуация» и «Баллада об одноногом пришельце» (названия вынесены в подзаголовки глав, где соответствующие новеллы помещены).

Астрономические предсказания

• В повести авторами было предсказано существование колец у всех планет-гигантов. На момент написания повести кольца были известны только у Сатурна, однако в тексте прослеживаются конкретные утверждения о наличии колец и у Юпитера (кольца обнаружены в 1979 году), Урана (кольца открыты в 1977 году) и Нептуна (кольца открыты в 1989 году).
• В период написания книги считалось, что кольца Сатурна представляют собой конгломерат каменных и/или ледяных глыб различного размера (то есть своеобразный очень густой «пояс астероидов» вокруг отдельной планеты, предположительно — разрушенный приливными силами или несформированный спутник). Именно в таком виде кольца Сатурна описаны в книге, причём это описание существенно связано с сюжетом. Современные исследования с помощью космических аппаратов установили, что кольца Сатурна состоят из пыли и частиц водяного и аммиачного льда размером от 1 см до 10 м, к тому же они довольно тонкие и рыхлые; космический аппарат «Вояджер-2» при прохождении колец на второй космической скорости не получил никаких повреждений. Вряд ли кольца могут представлять опасность для относительно медленно движущегося корабля.

Проблематика

«Стажёры» — последнее из произведений Стругацких, где подробно обсуждается тема, неоднократно поднимавшаяся в ранних рассказах (например, «Шесть спичек») и повестях авторов: соотношение ценности человеческой жизни и свершения, открытия, подвига. Она проходит через всю книгу в противопоставлении отношения к героизму двух старых друзей: Быкова и Юрковского. Если первый твёрдо знает, что жизнь превыше всего, и полагает риск ради туманных предположений и маловероятной перспективы глупостью, то второй всю жизнь рвётся на самоубийственные подвиги, лишь бы совершить что-нибудь масштабное. И стажёр Юра Бородин, в начале сюжета гораздо более близкий к Юрковскому, постепенно с помощью Жилина меняет свои воззрения. Точка зрения авторов изложена словами Ивана:

… в наше время история жестко объявила Юрковским: баста! Никакие открытия не стоят одной-единственной человеческой жизни. Рисковать жизнью разрешается только ради жизни. Это придумали не люди. Это продиктовала история, а люди только сделали эту историю.

И в конце путешествия Юра, оглушённый гибелью людей, успевших стать близкими, уже не только принимает рассудком, а понимает чувствами правоту Жилина:

… Почему никогда? Как это так можно, чтобы никогда? Какой-то дурацкий камень в каком-то дурацком Кольце дурацкого Сатурна… И людей, которые должны быть, просто обязаны быть, потому что мир без них хуже, — этих людей нет и никогда больше не будет…
Юра помнил смутно, что они что-то там нашли. Но это было неважно, это было не главное, хотя они-то считали, что это и есть главное… И, конечно, все, кто их не знает, тоже будут считать, что это самое главное. Это всегда так. Если не знаешь того, кто совершил подвиг, для тебя главное — подвиг. А если знаешь — что тебе тогда подвиг? Хоть бы его и вовсе не было, лишь бы был человек. Подвиг — это хорошо, но человек должен жить.

В «Стажёрах» впервые сформулированы две основные темы, изучению которых авторы посвятят все свои будущие произведения.

• Нищие духом (по подзаголовку одной из новелл «Стажёров»).

Проблема мещанства, скудости интересов, пренебрежения творческим началом, свойственные человеку. Детальный и всесторонний анализ нищеты духа средствами фантастики будет произведён авторами в поздних произведениях; в «Стажёрах» проблема видится авторами лишь как мещанство и как основное препятствие на пути к социальному идеалу Стругацких этого периода — к коммунизму (линия: Мария Юрковская — Бамберга — Диона). Победа над мещанством — основная задача, которую предстоит решить человечеству в будущем, нарисованном в «Стажёрах», для окончательной победы коммунизма. Идеологические оппоненты главных героев скептически относятся к возможности такой победы:

Вы обречены. … Все вы со своим коммунизмом. … Есть сила, которую даже вам не побороть. Я имею в виду мещанство. Косность маленького человека. Мещан не победить силой, потому что для этого их пришлось бы физически уничтожить. И их не победить идеей, потому что мещанство органически не приемлет никаких идей. … У них же так мало желаний, что вы ничего им не можете предложить. … Человек же по натуре — скотинка. Дайте ему полную кормушку, не хуже, чем у соседа, дайте ему набить брюшко и дайте ему раз в день посмеяться над каким-нибудь нехитрым представлением. Вы мне сейчас скажете: мы можем предложить ему большее. А зачем ему большее? Он вам ответит: не лезьте не в своё дело. Маленькая равнодушная скотинка.

Как решение её, возникает вторая тема повести.

• Учительство.

Впервые возникшая в «Возвращении», тема учительства как важнейшей задачи выносится в «Стажёрах» на первый план.

На Земле оставались люди, молодёжь, дети. … Жилин чувствовал, что может здорово помочь им, хотя бы некоторым из них. … Помочь им входить в жизнь, помочь найти себя, определить своё место в мире, научить хотеть сразу многого, научить хотеть работать взахлёб.
Научить не кланяться авторитетам, а исследовать их и сравнивать их поучения с жизнью.
Научить настороженно относиться к опыту бывалых людей, потому что жизнь меняется необычайно быстро.
Научить презирать мещанскую мудрость.
Научить, что любить и плакать от любви не стыдно.
Научить, что скептицизм и цинизм в жизни стоят дёшево, что это много легче и скучнее, нежели удивляться и радоваться жизни.
Научить доверять движениям души своего ближнего.
Научить, что лучше двадцать раз ошибиться в человеке, чем относиться с подозрением к каждому.
Научить, что дело не в том, как на тебя влияют другие, а в том, как ты влияешь на других.
И научить их, что один человек ни черта не стоит.

Более того, эта повесть становится переломной в творчестве Стругацких: после неё авторы решительно расстаются с «технологическим футуризмом» и обращаются к теме человека: его формирования как личности, его психологии, его целей. Возвращение из космоса к земным проблемам предвещается решением Жилина в финале повести:

Главное — на Земле. Главное всегда остаётся на Земле, и я останусь на Земле. Решено, — подумал он. — Решено. Главное — на Земле…

Цензура и критика

Ряд критиков выступили с негативной оценкой повести. Не имея формального повода считать повесть не соответствующей декларированной партийной линии, критики отмечали чрезмерную, по их мнению, приземлённость образов героев, обыденность и даже грубость речи, манеры, не подходящие для человека будущего.

Сами Стругацкие сначала оценивали повесть как «новое слово в фантастике», но, по словам Бориса Стругацкого, «очень скоро выросли из него». Тем не менее

В «Стажёрах» Стругацкие меняют, а сразу же после — ломают своё мировоззрение.

(Б. Стругацкий «Комментарии к пройденному. 1960—1962 гг.»)

Резюме

Сформулирована максима: Главное остаётся на Земле.

Ссылки и литература

• [rusf.ru/abs Аркадий и Борис Стругацкие] на сайте Русская Фантастика;
• [www.lib.ru/STRUGACKIE/stavery.txt «Стажёры»] в библиотеке Максима Мошкова.

Отрывок, характеризующий Стажёры (повесть)

«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
– Mais on dit qu'il est aveugle, mon prince? [Но говорят, он слеп?] – сказал он, напоминая князю Василью его же слова.
– Allez donc, il y voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте.] – сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. – Allez, il y voit assez, – повторил он. – И чему я рад, – продолжал он, – это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, – власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, – заключил он с победоносной улыбкой.
– Дай бог, дай бог, – сказала Анна Павловна. L'homme de beaucoup de merite, еще новичок в придворном обществе, желая польстить Анне Павловне, выгораживая ее прежнее мнение из этого суждения, сказал.
– Говорят, что государь неохотно передал эту власть Кутузову. On dit qu'il rougit comme une demoiselle a laquelle on lirait Joconde, en lui disant: «Le souverain et la patrie vous decernent cet honneur». [Говорят, что он покраснел, как барышня, которой бы прочли Жоконду, в то время как говорил ему: «Государь и отечество награждают вас этой честью».]
– Peut etre que la c?ur n'etait pas de la partie, [Может быть, сердце не вполне участвовало,] – сказала Анна Павловна.
– О нет, нет, – горячо заступился князь Василий. Теперь уже он не мог никому уступить Кутузова. По мнению князя Василья, не только Кутузов был сам хорош, но и все обожали его. – Нет, это не может быть, потому что государь так умел прежде ценить его, – сказал он.
– Дай бог только, чтобы князь Кутузов, – сказала Анпа Павловна, – взял действительную власть и не позволял бы никому вставлять себе палки в колеса – des batons dans les roues.
Князь Василий тотчас понял, кто был этот никому. Он шепотом сказал:
– Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu'il a dit a l'Empereur? [Вы знаете, что он сказал государю?] – И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractere. Oh je le connais de longue date. [и какой характер. О, я его давно знаю.]
– Говорят даже, – сказал l'homme de beaucoup de merite, не имевший еще придворного такта, – что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.
Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.


В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?