Сыромятников, Борис Иванович

Борис Иванович Сыромятников
Дата рождения:	4 (16) октября 1874(1874-10-16)
Место рождения:	Москва
Дата смерти:	12 января 1947(1947-01-12) (72 года)
Место смерти:	Москва
Страна:	Российская империя Российская империя СССР СССР
Научная сфера:	история, юриспруденция
Место работы:	Московский университет Институт права АН СССР
Учёная степень:	доктор юридических наук
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Московский университет
Известен как:	специалист по истории русского права
Награды и премии:

Бори́с Ива́нович Сыромя́тников (4 [16] октября 1874 года, Москва — 12 января 1947 года, Москва) — русский и советский правовед, историк и общественный деятель, специалист в области истории государства и права, доктор юридических наук. Заслуженный деятель науки РСФСР (1944).

Биография

До революции

Борис Иванович Сыромятников родился в Москве 4 октября 1874 года в семье земского врача.

В 1895 году поступил на юридический факультет Московского университета. Принимал участие в студенческих выступлениях и попал в поле зрения полиции как неблагонадежный студент. В 1899 году был выслан в Рязань, а затем в Казань, однако вскоре вернулся в Москву. В 1900 году Сыромятников окончил университет и был оставлен для подготовки к профессорскому званию. После сдачи экзаменов для получения права преподавать в университете был приглашен в Московский университет на должность приват-доцента по кафедре государственного права.

В 1903—1905 годах молодой учёный находился в научной командировке в Европе, где проходил стажировку в Париже, а также посетил Берлин. Основной задачей Сыромятникова было изучение сравнительной истории права и истории французского права. Во Франции Сыромятников работал в архивах, а также лично встречался с ведущими правоведами, в том числе с известным историком средневекового права Эрнестом Глассоном</span>^ru_fr.

По возвращении из-за границы Сыромятников продолжил работу в Московском университете. С 1906 года преподавал в Константиновском межевом институте, с 1907 года — на Московских высших женских курсах, с 1908 года — в Московском коммерческом институте.

В период первой русской революции Сыромятников стал активно печататься в газетах «Русское слово», «Русские ведомости», «Век», «Утро России» и других. В статьях «Традиция революционного движения в России» и «О сущности конституции» учёный, признавая закономерность революционного процесса, категорически отвергал методы революционного террора. По его мнению, подобные формы революционной деятельности должны рано или поздно уступить место политической борьбе в рамках конституционного строя и парламентской демократии, как это произошло в Западной Европе.

В 1905—1906 годах Сыромятников принимал участие в работе Академического союза — профессионально-общественной организации преподавателей высших учебных заведений, на съезды которой неоднократно избирался делегатом от Московского университета. Одновременно стал одним из основателей, членом правления и лектором Московского общества народных университетов. За несколько лет объездил с публичными лекциями всю европейскую часть России; при этом властями был запрещен курс Сыромятникова, посвященный истории местного самоуправления.

В 1911 году приват-доцент Сыромятников стал одним из преподавателей и сотрудников Московского университета, подавших в отставку в знак протеста против политики Министерства народного просвещения («дело Кассо»). В результате увольнения он так и не смог завершить работу над докторской диссертацией о проблеме феодальных отношений в Древней Руси, начатую еще в период заграничной стажировки. В 1911 году была закончена лишь первая часть диссертации — фундаментальный историографический очерк, из которого сохранилось 416 страниц.

После ухода из Московского университета Сыромятников сосредоточился на работе в обществе народных университетов, где в 1912 году был избран заместителем председателя, а в 1914 году — председателем общества. Эту должность он занимал вплоть до закрытия общества в 1918 году. С 1910 года преподавал в университете имени А. Л. Шанявского.

С 1913 года — сотрудник Энциклопедического словаря Гранат, для которого написал около пятидесяти статей, заметок и очерков по истории русского права и политической истории, а также ряд биографий государственных деятелей и ученых.

При советской власти

В 1917 году Сыромятников вернулся на юридический факультет Московского университета. В 1918—1919 годах — профессор кафедры истории русского права. После упразднения юридического факультета — профессор правового отделения (1921) и профессор кафедры общей истории и теории права (1921—1925) факультета общественных наук МГУ.

К Октябрьской революции отнесся отрицательно, но, несмотря на связи за рубежом, не уехал из страны и продолжил научную и преподавательскую деятельность в условиях советского режима. В 20-х годах преподавал в ряде учебных заведений — Иваново-Вознесенском политехническом институте, Московском межевом институте, рабфаках и др. Среди исследований Сыромятникова этого периода — монография «Эпоха Ивана Грозного», которая, однако, так и не была закончена и опубликована.

В 1928 году на Сыромятникова поступил донос, в котором говорилось, что историк, будучи якобы изгнанным из Московского университета за антисоветские взгляды, не имел права работать на рабфаке. Учёный был вынужден оправдываться на заседании рабоче-крестьянской инспекции. После этого Сыромятников переехал в Казань, где в сентябре 1928 года стал профессором факультета советского права Казанского университета. В 1930 году покинул Казань и вернулся в Москву, где продолжительное время проработал заведующим библиотекой Центрального научно-исследовательского текстильного института. В середине 1930-х годов Сыромятников приступил к преподаванию в Московском юридическом институте.

В 1938 году Сыромятников возглавил секцию государственного права реорганизованного Института права АН СССР; в этом же году по совокупности опубликованных трудов получил степень доктора юридических наук. В качестве основной работы представил проект по изданию сборника древнерусских памятников права, включая Русскую Правду, с подробными комментариями. Проект был почти закончен к 1941 году и получил положительный отзыв академика Ю. В. Готье. Однако книга так и не увидела свет из-за активного противодействия Института истории АН СССР во главе с Б. Д. Грековым, который готовил своё комментированное издание Русской Правды.

С началом Великой Отечественной войны Сыромятников вместе с Институтом права был эвакуирован в Ташкент, где был назначен руководителем секции истории государства и права.

В 1943 году был опубликован самый известный труд Сыромятникова — «Регулярное» государство Петра Первого и его идеология. Часть первая». На книгу появилось множество рецензий, в основном отрицательных. Выводы ученого обсуждали на известном совещании историков в ЦК ВКП(б), проходившем в 1944 году; на этом совещании книга была подвергнута резкой критике якобы за возрождение концепции М. Н. Покровского и попытки «протаскивания буржуазных теорий». Следствием этих событий стало то, что вторая часть монографии так и не увидела свет. Несмотря на это, в том же 1944 году Сыромятников был удостоен звания заслуженного деятеля науки РСФСР.

В 1943 году стал профессором кафедры истории и теории государства и права воссозданного юридического факультета МГУ.

12 января 1947 года профессор Сыромятников скончался после тяжелой и продолжительной болезни. После его смерти в журнале «Советское государство и право» вышел некролог, в котором отмечались его огромные заслуги перед исторической и юридической науками, а его подход к изучению историко-правовых проблем был охарактеризован как новаторский.

Избранные публикации

• Верховенство народа и Учредительное собрание. — М., 1917.
• История русского государственного права. Курс лекций. — М., 1909.
• История русской торговли и русского торгового права. Курс лекций. — М., 1916.
• Краткий обзор и указатель литературы по истории государственной власти. — М., 1913.
• Очерк по истории русской текстильной промышленности в связи с историей русского народного хозяйства. — Иваново-Вознесенск, 1925.
• «Регулярное» государство Петра Первого и его идеология. Ч. 1. — М.—Л., 1943.

Награды и звания

• орден Трудового Красного Знамени (10.06.1945)
• Заслуженный деятель науки РСФСР (1944)

Литература

• Беленький И. Л. Борис Иванович Сыромятников (1874—1947) // Россия и современный мир. — 2002. — № 4. — С. 204—213.
• Муравьёв В. А. Б. И. Сыромятников // Историки России. Биографии. — М., 2001.
• Тихонов В. В. Историк «старой школы»: Научная биография Б. И. Сыромятникова. — Пиза, 2008.

Ссылки

• [letopis.msu.ru/peoples/847 Сыромятников Борис Иванович]. Летопись Московского университета.

Персоналии   Право   Российская империя   СССР

Отрывок, характеризующий Сыромятников, Борис Иванович

– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.