Сюйхуэй

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Сюйхуэй
Шанхай
Площадь:

54,76 км²

Перепись населения:

2003

Население:

886 071 чел.

Почтовые индексы:

200030

Телефонные коды:

021

www.xh.sh.cn/
Координаты: 31°11′ с. ш. 121°26′ в. д. / 31.183° с. ш. 121.433° в. д. / 31.183; 121.433 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=31.183&mlon=121.433&zoom=14 (O)] (Я)

Район Сюйхуэ́й (кит. упр. 徐汇区, пиньинь: Xúhuì Qū) — район городского подчинения города центрального подчинения Шанхай (КНР).



История

Название района является сокращением от Сюйцзяхуэй — «собственность семьи Сюй у слияния двух рек». Эти земли были собственностью принявшего католичество Сюй Гуанци (1562—1633) и его потомков; часть земель была дарована родом Сюй католической церкви.

После Первой опиумной войны на территории будущих районов Лувань и Сюйхуэй разместилась Шанхайская французская концессия. Французы протранскрибировали местное прочтение иероглифов «Сюйцзяхуэй» как «Zikawei», и этот этноним вошёл в исторические книги. На территории французского сеттльмента проживали многие известные исторические личности: Сунь Ятсен, Мао Цзэдун, Чжоу Эньлай, Агнес Смедли, Мэй Ланьфан, Го Можо, Чжан Дацянь и другие.

Права на территорию международного сеттльмента были возвращены китайскому правительству в 1943 году. После Второй мировой войны район был застроен фабриками, однако после 1990 года большинство фабрик было закрыто, и в настоящее время район является торгово-коммерческим регионом.

Административно-территориальное деление

Район Сюйхуэй делится на 12 уличных комитетов и 1 посёлок.

Достопримечательности


Административное деление города центрального подчинения Шанхай Китайской Народной Республики
Районы Хуанпу | Лувань | Сюйхуэй | Чаннин | Цзинъань | Путо | Чжабэй | Хункоу | Янпу
Баошань | Миньхан | Цзядин | Сунцзян | Цзиньшань | Цинпу | Фэнсянь | Новый район Пудун
Уезды Чунмин

(См. также:Административные единицы Китая до уезда, Административные единицы Шанхая до волости

Напишите отзыв о статье "Сюйхуэй"

Отрывок, характеризующий Сюйхуэй



Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.