Тит Альбуций
Тит Альбуций (лат. Titus Albucius) — пропретор Сардинии 105 г. до н. э., эпикуреец.
Биография
Родился, по-видимому, на Сардинии.
Находясь в Афинах, обучался у греков и стал эллинофилом. Греческое влияние прослеживалось в том числе и в его речах.
В Афинах он познакомился с эпикуреизмом и уехал из Афин, по выражению Цицерона, «законченным эпикурейцем» (в Риме его считали ярым приверженцем эпикуреизма). Приверженность к этой философской школе Цицерон считал неблагоприятной почвой для обучения оратора[1]. Соответственно Альбуция хорошим оратором он не считал.
В 105 г до н. э. был пропретором Сардинии. Согласно Цицерону, провел боевые действия «против жалких разбойников в овчинах…при участии одной когорты вспомогательных войск». После этого он, не добившись разрешения сената справить триумф в Риме, справил его сам на Сардинии (в 104 году до н. э.), и этим вызвал осуждение сената и отказ в молебствиях (он нарушил обычай, по которому триумф справлялся в Риме)[2].
Гай Юлий Цезарь Страбон Вописк обвинил Альбуция (103 г.) в подкупе избирателей[3] и вымогательстве. После обвинительного приговора Альбуцию пришлось уйти в изгнание в Афины. Цицерон на это сказал:
Впрочем, если бы он на родине жил по Эпикуровым законам, не пришлось бы ему и в изгнание уходить— [4]
В 120 году до н. э. Альбуций привлек к суду Квинта Муция Сцеволу по обвинению в вымогательстве, опираясь на счетные книги Альбия, друга Сцеволы[5]. Но обвинение проиграло, авгур Муций в суде защищал себя сам[6].
Характеристика
Цицерон цитирует сатирические строки поэта Гая Луцилия, где Сцевола подшучивает над манерной речью Альбуция[7]:
Как у тебя хорошо словеса расположены! Словно
Плитки в полу мозаичном сложились в змеиный рисунок!— [8]
Однако, в основном, Луцилий высмеивал его как эллинофила:
Греком, Альбуций, скорей, чем римлянином или сабином,
Чем земляком достославных мужей из центурионов,
Понтий каков и Тритон, знаменитые знаменоносцы,
Слыть предпочел ты. И вот я, претор, при встрече в Афинах
Греческим словом тебя приветствовал, как тебе любо:
«Хайре, о Тит!» И за мной все ликторы, турма, когорта:
«Хайре, о Тит!» И теперь ты, враг мой и недруг, Альбуций.
— [9]
Цицерон, в очередной раз, критикуя эпикурейцев, упоминает Альбуция: «Вот какая распущенность расцвела в эпикуровом саду! Вы привыкли горячиться. Зенон даже бранился. А что сказать об Альбуции?»[10] Он характеризует его как человека легкомысленного, который, однако «не отличался ни развращенностью Пизона, ни дерзостью Габиния»[11].
Напишите отзыв о статье "Тит Альбуций"
Примечания
- ↑ Цицерон. Брут, 131
- ↑ Цицерон. Речь о консульских провинциях. VII, 15
- ↑ Цицерон. Об обязанностях. II, 50
- ↑ Цицерон. Тускуланские беседы. V. XXXVII, 108
- ↑ Цицерон. Об ораторе. II, 281
- ↑ Цицерон. Брут, 102
- ↑ Цицерон. Оратор, 149
- ↑ Цицерон. Об ораторе. III, 171
- ↑ Цицерон. О пределах добра и зла. I. III, 9
- ↑ Цицерон. О природе богов. I. XXXIII, 93
- ↑ Цицерон. Речь о консульских провинциях. VII, 16
Источники
- [ancientrome.ru/antlitr/cicero/oratio/provinces-f.htm Цицерон. Речь о консульских провинциях.]
- [ancientrome.ru/antlitr/cicero/tractates/brutus-f.htm Цицерон. Брут (или о знаменитых ораторах)]
- [ancientrome.ru/antlitr/cicero/phil/officiis2-f.htm Цицерон. Об обязанностях.]
- [ancientrome.ru/antlitr/cicero/phil/tusc5-f.htm Цицерон. Тускуланские беседы.]
- [ancientrome.ru/antlitr/cicero/tractates/deorat-f.htm Цицерон. Об ораторе.]
- [ancientrome.ru/antlitr/cicero/phil/finibus01-f.htm Цицерон. О пределах добра и зла.]
- [ancientrome.ru/antlitr/cicero/phil/natdeor1-f.htm Цицерон. О природе богов.]
- [lib.ru/POEEAST/LUCILIJ/lucii1_1.txt Луцилий. Фрагменты.]
Литература
- [ama.sgu.ru/ama11/ama1117.html#n075 Смыков Е. В. Антоний и Дионис (из истории религиозной политики триумвира М. Антония)//Античный мир и археология. Вып. 11. Саратов, 2002. С. 80-106]
Отрывок, характеризующий Тит Альбуций
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.
Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
