Топорнин, Дмитрий Андреевич

Дмитрий Андреевич Топорнин
Дата рождения	19 мая 1846(1846-05-19)
Дата смерти	6 июля 1914(1914-07-06) (68 лет)
Место смерти	Выборгская губерния
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	казачьи войска, артиллерия
Годы службы	1863—1906
Звание	генерал от артиллерии
Командовал	1-й Туркестанский армейский корпус, 19-й армейский корпус, 16-й армейский корпус
Награды и премии	Орден Святого Станислава 3-й ст. (1868), Орден Святой Анны 3-й ст. (1869), Орден Святого Владимира 4-й ст. (1869), Орден Святого Станислава 2-й ст. (1869), Орден Святой Анны 2-й ст. (1874), Орден Святого Владимира 3-й ст. (1883), Орден Святого Станислава 1-й ст. (1892), Орден Святой Анны 1-й ст. (1896), Орден Святого Владимира 2-й ст. (1901), Орден Белого орла (1906), Золотое оружие «За храбрость» (1906)

Дмитрий Андреевич Топорнин (19 мая 1846 — 6 июля 1914) — участник кампаний 1867—1870 годов в Средней Азии и Русско-японской войны 1904—1905 годов, командир 1-го Туркестанского, 19-го и 16-го армейских корпусов, генерал от артиллерии.

Биография

Служба

Топорнин родился 19 мая 1846 года. Окончив Оренбургский Неплюевский кадетский корпус, 12 сентября 1863 года поступил на военную службу и по окончании Михайловского артиллерийского училища 8 августа 1866 года был выпущен с чином сотника в конно-артиллерийскую бригаду Оренбургского казачьего войска. По прибытии в Оренбург был назначен командиром дивизиона конно-облегчённой № 2-й батареи, с которым осуществил переход из Стерлитамака в Ташкент. В 1867—1870 годах во главе дивизиона участвовал в боевых действиях в Средней Азии, в том числе: деле под Яны-Курганом 7 июля 1867 года, штурме Самаркандских высот 1 мая 1868 года, отражении нападения неприятеля на лагерь под Катта-Курганом 27 и 29 мая 1868 года, штурме и взятии Самарканда 8 июня 1868 года, взятии города Карши 23 октября 1868 года, штурме и взятии крепости Китаба 13 и 14 августа 1870 года. За оказанные отличия получил чин есаула (6 июня 1868 года, за первый штурм Самарканда) и пять боевых орденов. В 1872 году, также за боевые отличия, он был произведён в войсковые старшины (со старшинством с 14 августа 1870 года, за взятие крепости Китаба).

Сослуживец Топорнина в Средней Азии В. А. Полторацкий так характеризовал его:

Топорнин, есаул казачьей батареи, очень молодой человек, расторопный и способный артиллерист, не раз уже проявивший в здешних делах свою лихость и известный по всей области своею отвагой. Он ходко двигается на служебном поприще, без всяких на то вспомогательных причин, одними личными заслугами

24 мая 1872 года произведён в подполковники, состоя командиром 1-го дивизиона конно-облегчённой артиллерийской батареи № 3-й батареи Оренбургского казачьего войска.

С 29 мая 1874 года по 3 сентября 1878 года и вторично с 1 февраля по 17 ноября 1879 года Топорнин являлся командиром № 5-й (до 1876 года — № 1-й) Оренбургской казачьей конно-артиллерийской батареи. 26 февраля 1879 года был произведён в полковники. 17 ноября 1879 года был назначен командиром Оренбургской конно-артиллерийской бригады и оставался в этой должности десять с половиной лет, получив 6 мая 1889 года чин генерал-майора.

25 мая 1890 года Топорнин стал командиром Восточно-Сибирской артиллерийской бригады с зачислением по полевой пешей артиллерии. В том же году был зачислен в войсковое сословие Оренбургского казачьего войска (по станице Богуславской). С 11 октября 1893 года по 9 августа 1896 года был исправляющим должность начальника артиллерии Приамурского военного округа, а затем по 19 января 1898 года занимал аналогичный пост во 2-м армейском корпусе. 19 января 1898 года был перемещён исправляющим должность начальника артиллерии 3-го армейского корпуса и 5 апреля того же года произведён в генерал-лейтенанты с утверждением в занимаемой должности.

10 апреля 1901 года Топорнин был назначен командиром 1-го Туркестанского армейского корпуса, 11 декабря 1903 года получил в командование 19-й армейский корпус. Вскоре после начала войны с Японией Топорнин, назначенный председателем комиссии по испытанию патронов к скорострельным пушкам, привёз А. М. Куропаткиной, супруге командующего Манчжурской армией, письмо «на имя Куропаткина, в котором сообщал, что трубки, хранившиеся негерметически, как дистанционные уже никуда не годились. Между тем, вся артиллерия на Дальнем Востоке вооружилась новыми орудиями и снарядами с трубками этого типа».

Однако расследование заявления Топорнина начальником Канцелярии Военного министерства А. Ф. Редигером выявило его несостоятельность. По словам А. Ф. Редигера:

Вся напрасная тревога была вызвана незнанием Топорниным своего дела; в некрасивом виде его выставляло то, что открыв (по его убеждению) столь опасный изъян в нашем вооружении, он боялся открыто заявить об этом по начальству. И то и другое я имел в виду впоследствии при оценке пригодности Топорнина к службе

28 сентября 1904 года Топорнин был назначен командиром 16-го армейского корпуса, во главе которого принял участие в боевых действиях против японцев. За отличие в делах против неприятеля награждён золотым оружием с надписью «За храбрость».

Отставка

В 1906 году по инициативе А. Ф. Редигера, ставшего к этому времени военным министром, Высшая аттестационная комиссия постановила уволить Топорнина от службы, что и было утверждено императором. Перед отставкой, однако, Топорнин был награждён орденом Белого орла и 6 декабря 1906 года произведён в генералы от артиллерии. 17 дней спустя, 23 декабря 1906 года, Топорнин был уволен от службы по домашним обстоятельствам с мундиром и пенсией, после чего поселился в Санкт-Петербурге.

При уходе в 1909 году А. Ф. Редигера с должности военного министра Николай II заметил новому министру В. А. Сухомлинову, что недоволен некоторыми решениями Высшей аттестационной комиссии и, в частности, увольнением Топорнина. А. Ф. Редигер полагал, что с увольнением Топорнина «армия ничего не потеряла» и отмечал:

Я не знаю, кто именно надоел государю заступничеством за Топорнина так, что именно его фамилия пришла ему в голову. Топорнин прибег к оригинальному способу рекламировать себя: он ездил верхом по Невскому. Увольнение объяснялось всегда необходимостью омолодить состав начальствующих лиц, а не их глупостью или неспособностью; Топорнин, по-видимому, хотел доказать, что он физически ещё бодр

Тем не менее попытки Топорнина вернуться на службу успехом не увенчались и при новом военном министре. Последние годы жизни он проживал в Санкт-Петербурге по адресу: Суворовский, 34, затем Таврическая, 1 вместе с супругой Марией Герасимовной Колпаковской, дочерью Степного генерал-губернатора и члена Военного Совета генерала от инфантерии Г. А. Колпаковского. По политическим взглядам принадлежал к правым, являясь на 1913 год казначеем Главного Совета Всероссийского национального союза.

Скончался 6 июля 1914 года в возрасте 68 лет в местности «Пухтолова гора» Выборгской губернии.

Награды

• Орден Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом (1868 год, за бой под Яны-Курганом)
• Орден Святой Анны 3-й степени с мечами и бантом (1869 год, за дело под Катта-Курганом)
• Орден Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом (1869 год, за бой на Зарабулакских высотах)
• Орден Святого Станислава 2-й степени с мечами (1869 год, за второй штурм Самарканда)
• Орден Святого Станислава 2-й степени с Императорской короной и мечами (1870 год, за взятие Карши)
• Орден Святой Анны 2-й степени (1874 год)
• Орден Святого Владимира 3-й степени (1883 год)
• Орден Святого Станислава 1-й степени (30 августа 1892 года)
• Орден Святой Анны 1-й степени (14 мая 1896 года)
• Орден Святого Владимира 2-й степени (6 декабря 1901 года)
• Орден Белого орла (23 октября 1906 года)
• Золотое оружие с надписью «За храбрость» (14 ноября 1906 года)

Источники

• Волков С. В. Генералитет Российской империи. Энциклопедический словарь генералов и адмиралов от Петра I до Николая II. Т. 2. Л — Я. — М., 2009. — С. 590. — ISBN 978-5-9524-4167-5
• Список генералам по старшинству. Составлен по 1 июля 1906 года. — СПб., 1906. — С. 181.

Отрывок, характеризующий Топорнин, Дмитрий Андреевич

Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.