Феогност Александрийский

Феогно́ст Александри́йский (др.-греч. Θεόγνωστος Αλεξανδρείας; III век) — богослов, писатель, ученик Оригена.

Феогност Александрийский был руководителем Александрийской богословской школы во второй половине III века, после Дионисия Александрийского; Филипп Сидский пишет о том, что Феогност Александрийский был руководителем школы и после Пиерия. Сведения о Дионисии — в 104 кодексе у патриарха Фотия, в его книге «Библиотека». Фотий сообщает о том, что он прочитал труд Дионисия «Наброски» (др.-греч. «Ύποτυπώσεις»), это догматическое сочинение в семи книгах. Его стиль глубокий, серьёзный и свободным от излишества, труд написан красивым языком. Книга «Наброски» это первое богословское сочинение, в котором систематизирована христианская догматика. Каждая книга труда посвящена отдельным богословским вопросам: 1. Бог Отец, 2. Сын Божий, 3. Святой Дух, 4. Ангелы и демоны. 5. и 6. Воплощение Сына Божьего, 7. Сотворение мира. Феогност коренным образом заблуждался в основных богословских догматических вопросах; согласно ему Иисус Христос является, как у Ария, тварью; Святой Дух Богом не является, и его отношения с Отцом и Сыном иные чем в христианской догматике; ангелы и демоны обладают тонкими телами. Труд Дионисия «Наброски» не сохранился. Несмотря на заблуждения Феогноста, о нём высоко отзывается Афанасий Великий. В «Послание о том, что Собор Никейский, усмотрев коварство Евсевиевых приверженцев, определение свое против арианской ереси изложил приличным образом и благочестно» Афанасий пишет: «Феогност, муж учёный», и далее Афанасий цитирует вторую книгу «Набросков» Феогноста, доказывая арианам, что сущность Сына рождена от сущности Отца, а не от несущего: «Сущность Сына не есть какая-либо совне обретенная и не введена из не сущего, но рождена от Отчей сущности, как сияние света, как пар воды. Ибо сияние и пар — не само солнце и не сама вода, но и не чужды им. Но от излияния Отчей сущности сущность Отчая не потерпела деления. Как солнце, пребывая тем же, не умаляется от изливаемых им лучей, так сущность Отца не потерпела изменения, имея образом своим Сына».»; в четвёртом послании к Серапиону Тмуитскому Афанасий пишет: «Мужи древние, многоученый и трудолюбивый Ориген, а также чудный и достойный уважения Феогност», в этом же послании Афанасий цитирует отдельные места из сочинений Феогноста. Небольшие отрывки из сочинений Феогноста, взятые из книг Афанасия, помещены в 10 том Греческой Патрологии.

В «Добротолюбии» помещено сочинение «Преподобного отца нашего Феогноста о жизни деятельной и созерцательной, и о священстве главы», автором которого считается Феогност Александрийский.

Ссылки

• Феогност, церковный писатель // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [remacle.org/bloodwolf/erudits/photius/theognote.htm BIBLIOTHÈQUE DE PHOTIUS. 106 THÉOGNOTE D'ALEXANDRIE, Hypotyposes.]
• [www.tertullian.org/fathers/photius_03bibliotheca.htm#106 Photius: Bibliotheca. Theognostus of Alexandria, Outlines]
• [www.bogoslov.ru/persons/3164719/index.html Феогност Александрийский]
• [books.google.ru/books?id=74S3-ku1oc4C&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false PG 10 col. 237-242]
• [www.odinblago.ru/dobrotolubie_3/sv_feognost/glavi «Добротолюбие». Феогност. «Преподобного отца нашего Феогноста о жизни деятельной и созерцательной, и о священстве главы»]

Отрывок, характеризующий Феогност Александрийский

– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.


Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.