Финансист (роман)

Финансист
The Financier
Жанр:	американский роман
Автор:	Теодор Драйзер
Язык оригинала:	английский
Дата написания:	1912 год
Цикл:	Трилогия желания
Следующее:	Титан
[booksbunker.com/teodor_drayzer/24201/ Электронная версия]

«Финансист» (англ. The Financier) — роман американского писателя Теодора Драйзера, опубликованный в 1912 году, первый из цикла «Трилогия желания» (второй и третий романы из этого цикла — «Титан» и «Стоик»). Главный герой трилогии — Фрэнк Каупервуд. В основу положена история жизни американского миллионера Чарльза Йеркса (1837—1905). Наиболее распространённый перевод на русский язык М. Волосова.

Драйзер показывает, как окружавшая Каупервуда финансово-экономическая среда уже с детства формирует в нём психологию коммерсанта и биржевого дилера, для которого все средства хороши, если они помогают достигнуть власти и богатства. Начав с мелких биржевых спекуляций, Каупервуд постепенно приобретает состояние, подкупает чиновников муниципалитета, незаконно приобретает городские концессии в Филадельфии. В финале терпит поражение, попадает в тюрьму и затем вынужден оставить Филадельфию. В романе «Титан» Драйзер развёртывает жизнь Каупервуда в Чикаго, где повторяется цикл его деятельности в Филадельфии на расширенной базе (развитие по спирали).

«Трилогия желания» — значительное произведение американской и европейской литературы XX века. Драйзер рисует быт и нравы финансовой среды, подход крупного бизнеса к обществу и его политическую несентименальность.

В «Трилогии желания» Драйзер обнажает жесткую, хищническую природу Каупервуда, но в то же время любуется этим спекулянтом: Драйзера привлекает этот смелый финансовый гигант. Одна из важных функций образа Каупервуда в «Финансисте» — представить в концентрированной и открытой форме отсутствие этических сентиментов, нравственного принципа, что в той или иной степени присуще всем приведённым в романе финансовым тузам Филадельфии (Батлеру, Молленхауэру и Симпсону).

Сюжет

Главный герой, Фрэнк Каупервуд, ещё молодым человеком становится выдающимся финансистом. Он — выходец из семьи мелкого банковского служащего, живёт в Филадельфии, и накануне Гражданской войны между Севером и Югом (1861—1865) ему удается войти в круг крупнейших финансовых магнатов Пенсильвании. В 21 год Каупервуд женится на привлекательной женщине вдове Лилиан, и от этого брака у них рождается двое детей; со временем он приобретает для своей маклерской конторы престижный особняк на Третьей улице — «визитной карточке» города.

Но любитель успехов, женщин и денег, Каупервуд стремится к большему. Он влюбляется в Эйлин — дочь крупного подрядчика Батлера, который вместе с двумя другими воротилами заправляет всеми делами в городе. Впервые он увидел Эйлин в доме её отца, когда ей было 16 лет. В 1871 году в Чикаго происходит крупный пожар, биржу охватывает паника, и Каупервуд оказывается в затруднительном положении — из-за его махинаций с использованием денег из городской казны он должен городу около полумиллиона долларов. Батлер и жена Каупервуда получают анонимные записки, в которых сообщается о связи Эйлин с Каупервудом. Батлер решает мстить, и под его влиянием Каупервуд лишается возможной поддержки, против Каупервуда и городского казначея начинается уголовный процесс за растрату бюджетных средств.

Суд приговаривает 34-летнего финансиста к заключению на 4 года 3 месяца в одиночной камере. Однако через 13 месяцев Каупервуда освобождают, поскольку отец Эйлин к этому времени умирает, и никто не препятствует удовлетворению просьбы о помиловании. Бывший заключённый, уже через полгода после освобождения, во время очередной биржевой паники (в 1873 году), пользуется моментом, за несколько дней становится миллионером: скупает и продаёт все возможные акции с выгодой для себя. Восстановив своё финансовое положение, он понимает, что свою репутацию уже спасти не удастся, в связи с чем принимает решение покинуть Филадельфию вместе со своей возлюбленной Эйлин и отправляется в Чикаго. Семью и детей оставляет на скромном содержании, в надежде на то, что Лилиан со временем даст развод и он сможет жениться снова.

Ссылки

• [www.gutenberg.org/etext/1840 The Financier] в проекте «Гутенберг».

Отрывок, характеризующий Финансист (роман)

– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.