Йеркс, Чарлз Тайсон

Йеркс Чарлз Тайсон
Род деятельности:	финансист
Дата рождения:	25 июня 1837(1837-06-25)
Место рождения:	Филадельфия, Пенсильвания
Гражданство:	США США
Дата смерти:	29 декабря 1905(1905-12-29) (68 лет)
Место смерти:	Нью-Йорк

Чарлз Тайзон Йеркс (англ. Charles Tyson Yerkes; 25 июня 1837, Филадельфия, Пенсильвания — 29 декабря, 1905, Нью-Йорк) — американский финансист, сыгравший значительную роль в разработке системы общественного транспорта в Чикаго и Лондоне. История его жизни легла в основу «Трилогии желания» писателя Теодора Драйзера (романы «Финансист», «Титан», «Стоик»).

Филадельфия

Чарлз Тайзон Йеркс родился 25 июня 1837 года в Нортен Либертиз (Northern Liberties), районе расположенном рядом с Филадельфией. Его мать умерла от родильной горячки, когда ему было 5 лет и вскоре после этого, его отец за женитьбу на не квакерше был исключен из Общества Друзей (одно из самоназваний квакеров). После окончания двухлетних курсов в Филадельфийской Центральной высшей школе, когда ему было ещё 17 лет, Йеркс начал свою карьеру бизнесмена клерком в местной хлебно-комиссионной конторе. Уже в 22 года (в 1859 году), Йеркс открыл свою маклерскую фирму и присоединился к Филадельфийской фондовой бирже. К 1865 году он продвинулся в банковском деле и специализировался на продаже долговых обязательств города, штата, а также на продаже государственных обязательств. Благодаря связям отца (председателя банка), политическим связям, и его собственным успехам на финансовом поприще, Йеркс приобрел имя в местном обществе и финансовом мире. Он был уже близок к входу в филадельфийское высшее общество, когда грянула беда.

Когда Йеркс служил финансовым агентом Джозефа Мерцера (Joseph Marcer), казначея города Филадельфия, он рискнул общественными деньгами в огромных биржевых спекуляциях. К несчастью Йеркса, эти спекуляции закончились его крахом, когда Великий чикагский пожар (10 октября 1871 года) вызвал панику на бирже. Став банкротом и неспособным выплатить городу задолженность, Йеркс был осуждён за воровство и приговорён к 33 месяцам в исправительной колонии (Eastern State Penitentiary), пользующейся дурной славой за свою систему одиночных заключений. Для выхода из тюрьмы, он попытался шантажировать двух влиятельных пенсильванских политиков, но план провалился. Тем не менее, компрометирующая политиков информация была, в конечном счёте, предана огласке и политические лидеры были этим напуганы, что делало возможным провал в предстоящих выборах. Йерксу было обещано помилование, если он будет отрицать сделанные им обвинения. Он согласился и был освобождён, отбыв семь месяцев заключения. Следующие 10 лет своей жизни Йеркс потратил, чтобы заново нажить состояние.

Чикаго

В 1881 году Йеркс поехал в Фарго (Дакота), чтобы получить развод у своей жены, с которой прожил 22 года. Спустя год, он женился на двадцатичетырехлетней Марии Аделаиде Мур (Эйлин Баттлер“финансист теодор драйзер ) (Mary Adelaide Moore) и переехал в Чикаго.

Он открыл маклерскую и хлебно-комиссионную конторы, но вскоре был вовлечен в дела связанные с городской общественной транспортной системой. В 1886 году Йеркс и его партнёры, использовав серию финансовых сделок, захватили Северную чикагскую городскую железную дорогу. А затем он продолжил постепенный захват железных дорог улица за улицей, и спустя некоторое время уже контролировал большую часть городского общественного транспорта в северной и западной частях города. Тем не менее, он никогда так и не достиг своей конечной цели — монополии в общественном транспорте Чикаго: Южная чикагская железная дорога всегда оставалась за пределами его контроля. Йеркс никогда не брезговал ни использованием взяток, ни подкупом для достижения своих целей.

В попытке улучшить свой плохой общественный имидж, Йеркс решил в 1892 году профинансировать строительство самого большого в мире телескопа, лоббируемого астрономом Джоржем Хейлом и президентом Университета Чикаго Вильямом Харпером. Первоначально он намеревался профинансировать лишь строительство телескопа, но неожиданно согласился предоставить средства для строительства всей обсерватории. Он профинансировал около 300 тысяч долларов, которые пошли на основание обсерватории, которая впоследствии получила название Йеркской (Уильямс Бэй, штат Висконсин, США).

В 1895 году Йеркс начал кампанию по продлению концессий на трамвайные линии. Он предложил губернатору Иллинойса Джону Питеру Альтгельду огромную взятку за его поддержку, однако Альтгельд отказался от взятки и наложил вето на проект продления концессий. Йеркс возобновил кампанию в 1897 году, и после тяжелейшего противостояния добился от законодательного органа штата Иллинойс закона, дающего городским советам право на выдачу долгосрочных концессий. Так называемая «война за концессии» переместилась в Чикагский городской совет — арену, на которой Йеркс обычно побеждал. Однако частично реформированный городской совет, возглавляемый мэром Картером Харрсоном-мл., разгромил Йеркса, отказав ему в продлении концессий.

В 1899 году Йеркс продал большую часть своих акций в чикагских транспортных компаниях и переехал в Нью-Йорк.

Лондон

В августе 1900 года Йеркс решил принять участие в развитии системы подземных железных дорог в Лондоне — Лондонского метрополитена. Он получил контроль над линией Дистрикт и непостроенными ещё линиями Бейкер-стрит-энд-Ватерлоо (англ. Baker Street and Waterloo Railway), Charing Cross, Euston and Hampstead Railway и Большой Северной железной дорогой (англ. Great Northern, Piccadilly and Brompton Railway). Йеркс использовал комплекс финансовых схем, схожих с теми, которые он использовал в Америке, для привлечения финансирования, необходимого для строительства новых линий и электрификации линии Дистрикт. Одним из последних успехов Йеркса стало то, что он сумел воспрепятствовать попытке Дж. П. Моргана войти в бизнес Лондонского метро.

Йеркс умер в 1905 году в возрасте 68 лет в Нью-Йорке от почечной болезни. К этому моменту ни один из его проектов в Лондоне ещё не был завершён (однако строительство уже вовсю велось). От первоначально оцениваемого состояния Йеркса в размере 22 миллионов долларов после его смерти осталось лишь менее одного миллиона долларов из-за огромного количества долгов.

Память

• В 1935 году Международный астрономический союз присвоил имя Чарлза Йеркса кратеру на видимой стороне Луны.

Ссылки

• [finansist.getbb.org/ Ресурс о личности Тайсона Йеркса]
• [sergeybond.livejournal.com/178758.html Фотогалерея по «Трилогии желания»]
• [www.salttype.com/2016/03/blog-post.html Документы, фамильное дерево, картины, коллекции Тайсона Йеркса]

Отрывок, характеризующий Йеркс, Чарлз Тайсон

Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.