Фирюбин, Николай Павлович

Николай Павлович Фирюбин<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Фирюбин со своей женой − Екатериной Фурцевой</td></tr>
Заместитель Министра иностранных дел СССР
1957 — 12 февраля 1983
Глава правительства:	Косыгин Алексей Николаевич
Рождение:	4 апреля 1908(1908-04-04) Симбирск, Российская империя
Смерть:	12 февраля 1983(1983-02-12) (74 года) Москва, СССР
Место погребения:	Новодевичье кладбище, Москва
Супруга:	Фурцева Екатерина Алексеевна
Дети:	дочь Маргарита и сын Николай
Партия:	КПСС
Награды:

Никола́й Па́влович Фирю́бин (22 марта (4 апреля) 1908, Симбирск — 12 февраля 1983, Москва) — советский государственный и партийный деятель.

Биография

Трудовую деятельность начал с 16 лет строительным рабочим. Член ВКП(б) (1929). После окончания Московского авиационного института (1935) работал на авиазаводе, с 1938 — на руководящей партийной и советской работе.

В 1940—1943 секретарь Московского обкома ВКП(б). В годы Великой Отечественной войны — уполномоченный Государственного Комитета Обороны, член Военного совета гвардейских минометных частей. В 1943—1949 секретарь Московского горкома ВКП(б). В 1949—1950 слушатель курсов переподготовки при ЦК ВКП(б). В 1950—1953 начальник технического управления, заместитель председателя Московского горисполкома.

С 1953 года до последних дней жизни был на дипломатической работе: советник, Чрезвычайный и Полномочный Посол СССР в Чехословакии (1954—1955) и Югославии (1955—1957), заместитель Министра иностранных дел СССР (1957—1983), генеральный секретарь Политического консультативного комитета государств — участников Варшавского договора, участвовал в ряде международных конференций и совещаний.

В 1953—1961 годах являлся депутатом Верховного Совета СССР. Кандидат в члены ЦК КПСС (1956—1966).

Награждён многими правительственными наградами.

Семья

Был трижды женат.

Дети от первого брака: дочь Маргарита и сын Николай.

Вторая жена — Е. А. Фурцева, министр культуры СССР.

После смерти Е. А. Фурцевой (1974) Н. П. Фирюбин ушёл к Клеопатре Гоголевой — вдове Александра Васильевича Гоголева, секретаря Московского обкома КПСС. Они жили на соседних дачах. Клеопатра Гоголева, которую знакомые называли Клерой, была значительно моложе Е. А. Фурцевой.

Киновоплощения

• Фурцева — Александр Домогаров

Ссылки

• [www.alexanderyakovlev.org/almanah/almanah-dict-bio/55122/19 Биографический словарь]

Отрывок, характеризующий Фирюбин, Николай Павлович

– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.