Феодотий (Озеров)

Архиепископ Феодотий (в миру Фёдор Адрианович Озеров; 1797, селе Косицы, Верейский уезд, Московская губерния — 20 августа (1 сентября) 1858) — епископ Русской православной церкви, архиепископ Симбирский и Сызранский.

Биография

Родился в 1797 году (по РБС — в 1793 году) в селе Косицах Верейского уезда Московской губернии в семье священника.

Образование получил в Московской духовной семинарии. 15 августа 1819 года поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию. В 1823 году окончил академию со степенью магистра.

31 июля 1823 года пострижен в монашество с именем Феодотий.

1 августа того же года назначен инспектором Вифанской духовной семинарии и профессором церковной истории и греческого языка; 5 августа рукоположен во иеродиакона; 7 августа — во иеромонаха.

20 марта 1824 года причислен к соборным иеромонахам Московского Донского монастыря.

23 августа 1828 года назначен ректором Оренбургской духовной семинарии.

18 сентября того же года возведён в сан архимандрита Уфимского Успенского монастыря. Одновременно определен присутствующим в консистории и цензором проповедей.

23 сентября 1831 года переведён ректором в Рязанскую духовную семинарию, а также назначен настоятелем Рязанского Спасского монастыря, присутствующим консистории, цензором проповедей и благочинным над монастырями.

В 1831 году принимал активное участие в ликвидации эпидемии холеры.

В 1835 году был вызван в Санкт-Петербург на чреду служения и проповедания слова Божия.

11 июля 1837 года хиротонисан во епископа Старорусского, викария Новгородской епархии, хотя был третьим кандидатом. Живой, энергичный по природе, епископ Феодотий в связи с болезнью митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского Серафима (Глаголевского) почти один в течение пяти лет управлял епархией.

7 августа 1842 года перемещён на самостоятельную кафедру в Симбирск, которой управлял в течение шестнадцати лет. При первом знакомстве с городом Симбирском произнёс в сердце своем обет: «Сей покой мой, зде вселюся», и этот обет он исполнил. Ему были предложения перейти на более благополучные и богатые кафедры, но он отказался.

В 1855—1856 годах присутствовал в Святейшем Синоде.

26 августа 1856 года возведён в сан архиепископа.

По отзыву современников, был человек добрейшей души; своею простотою, доступностью и благотворительностью сумел привлечь симпатии не только духовенства, но и всего местного общества, а особенно простого народа. Архипастырь кроткий, милующий, заботливый, к Богу стремившийся всей душой.

Любил храмоздательство, его трудами было возведено много новых и обновлено старых храмов, заботился о благоустройстве монастырей. Он восстановил Сызранский Вознесенский монастырь, открыл Сызранский Сретенский женский монастырь, восстановил опустевшую Жадовскую пустынь и установил ежегодное перенесение из Жадовска в Симбирск чудотворной иконы Божией Матери.

Скончался 20 августа 1858 года. Погребен в Симбирском Никольском кафедральном соборе. По желанию покойного отпевал его епископ Чебоксарский, викарий Казанской епархии Никодим (Казанцев), которому в Вифанской духовной семинарии покровительствовал епископ Феодотий.

Ссылки

• Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.
• www.pravoslavie.ru/sm/31253.htm

Отрывок, характеризующий Феодотий (Озеров)

Не обращая на Балашева внимания, унтер офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.
Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.