Хикикомори

Хикикомори (яп. 引きこもり или 引き篭もり, букв. нахождение в уединении, то есть «острая социальная самоизоляция») — японский термин, обозначающий людей, отказывающихся от социальной жизни и, зачастую, стремящихся к крайней степени социальной изоляции и уединения вследствие разных личных и социальных факторов. Такие люди не имеют работы и живут на иждивении родственников.

Определение

Министерство здравоохранения Японии определяет хикикомори как лиц, отказывающихся покидать родительский дом, изолирующих себя от общества и семьи в отдельной комнате более шести месяцев и не имеющих какой-либо работы или заработка. Хотя течение явления зависит от индивидуальных особенностей, некоторые хикикомори пребывают в изоляции несколько лет подряд, а в редких случаях — десятки лет.

Термин NEET, который расшифровывается как «Not in Employment, Education or Training», часто используется как синоним хикикомори, хотя некоторые исследователи утверждают, что такое смешение неверно. Эта аббревиатура, как и термин «хикикомори», сейчас чаще всего употребляется в восточноазиатских странах — Японии, Китае, Южной Корее. По некоторым исследованиям, в 2002 году в Японии насчитывалось от 650 до 850 тыс. человек, попадающих под это определение. Подобные люди существуют и в США (где их называют «basement dwellers»), и в Европе — в частности, само понятие «NEET» возникло в Великобритании.

Типичные черты

Многие люди испытывают стресс, взаимодействуя с окружающим миром, однако только у хикикомори это приводит к таким патологическим явлениям, как полная длительная самоизоляция. В некоторых случаях они годами могут не покидать своей квартиры или даже своей комнаты. Обычно у них очень узкий круг друзей, или вообще их нет.

Несмотря на то, что хикикомори предпочитают не покидать помещений, некоторые по случаю выбираются наружу. Самоизоляция от общества обычно начинается постепенно. Попавшие в число хикикомори люди могут внешне казаться несчастными, они теряют друзей, становятся эмоционально беззащитными, застенчивыми и необщительными.

Масштаб явления

По данным отчёта правительства Японии от 2010 года, в стране насчитывалось 700 000 индивидуумов, ведущих образ жизни хикикомори, чей средний возраст составлял 31 год. Хотя существуют и другие оценки численности населения хикикомори. В этой группе можно выделить возрастных затворников (им более 40 лет), их принято называть первым поколением. К текущему моменту они имеют стаж изоляции более 20 лет, и существуют определённые трудности с тем, как они будут интегрироваться в общество, когда их родители начнут умирать, а самим хикикомори будет по 60 лет и они будут иметь стаж изоляции по 40 лет. Проблема получила название «Вызов 2030 года». Вдобавок к этому, правительство Японии предполагает, что ещё 1,55 миллиона человек находятся на грани превращения в хикикомори.

Психолог Тамаки Саито, который и придумал сам термин, вначале предполагал, что число хикикомори в Японии составляет чуть более миллиона или около 1 % от численности населения страны. Однако ввиду очевидных проблем с подсчётом установить точное число хикикомори чрезвычайно трудно.

Хотя термин и описывает явление, существующее в Японии, люди с похожими симптомами встречаются и в других странах.

Теории происхождения

Расстройство личности

Самоизоляция, демонстрируемая хикикомори, является частым симптомом у людей, страдающих от депрессии, обсессивно-компульсивных расстройств или расстройств аутистического спектра (сюда относятся в том числе и синдром Аспергера и «классический» аутизм). Это навело некоторых исследователей на мысль, что, возможно, у хикикомори имеются некоторые психические расстройства, нарушающие их социальную интеграцию, однако клиническая картина смазана из-за существенных культурных различий между западом и востоком. Сува и Хара (2007) в своём исследовании пишут, что из 27 изученных случаев в 17 наблюдались психические расстройства и только 10 не имели явных отклонений.

По мнению Michael Zielenziger’а, автора книги «Shutting out the Sun: как Япония создала своё собственное потерянное поколение», описываемый синдром больше похож на посттравматическое стрессовое расстройство. Автор утверждает, что хикикомори, проинтервьюированные для книги, обнаружили столь независимое мышление и самоощущение, что консервативное японское общество не может их интегрировать. Синдром хикикомори также, по-видимому, тесно связан с избега́ющим или тревожным расстройством личности, а также с социофобией или её культуральным японским вариантом — тайдзин кёфусё. Шизоидное расстройство личности также часто встречается у хикикомори. Кинугаса Такаюки в своём исследовании писал, что большинство обследованых хикикомори в подростковом и юношеском возрасте имели шизоидное, нарциссическое или тревожное расстройство личности.

Расстройство аутистического спектра

Часть хикикомори имеют расстройство аутистического спектра, включая высокофункциональный аутизм и синдром Аспергера без умственной отсталости. Синдром Аспергера при этом бывает не диагностированным в детстве, люди с этим синдромом хоть и имели проблемы с межличностными контактами, тем не менее успешно заканчивали школу. Когда дело доходило до того, чтобы начать карьеру или устроиться на новую работу, они становились хикикомори. Кондо сообщает, что 22 из 78 (28,2 %) обследованных хикикомори имели расстройства аутистического спектра («первазивное расстройство развития» — F84.). 6 из 27 (22,2 %) по исследованию Сува и Судзуки.

Влияние культуры и социума

Основные факторы, усугубляющие проблему хикикомори в Японии, таковы:

1. Мощная экономика страны даёт возможность японским семьям из среднего класса и выше содержать своих детей фактически бесконечно. Однако в семьях с достатком ниже среднего хикикомори — явление редкое.
2. Неспособность японских родителей распознать проблему и остановить сползание чада в изоляцию; родительская мягкость или эмоциональная взаимозависимость сына и матери, известная в Японии как «амаэ» (яп. 甘え).
3. Десятилетие отсутствия явного экономического роста и шаткий рынок труда заставили многих усомниться в том, что усилия, затраченные на карьеру, окупятся. Многие молодые японцы предполагают, что система, обеспечивавшая пожизненную занятость и карьерный рост их отцов и дедов, более не работает и для некоторых отсутствие чётких жизненных и карьерных ориентиров делает их уязвимыми, приводя к самоизоляции и превращению в хикикомори.

Финансы хикикомори

Хикикомори живут в основном за счёт родителей или получают пособие по безработице от правительства. Они редко где работают, так как это обычно требует хотя бы минимальной социализации. Однако иногда, хотя и чрезвычайно редко, некоторым хикикомори удаётся преуспеть, примером чего может служить случай Такаси Котэгавы. Он начал торговать на бирже JASDAQ Securities Exchange в 2000 году, с капиталом всего 14 000 долларов США, и за семь лет сумел увеличить его более чем в 10 000 раз до 152 000 000. Его имя впервые стало известно широкой общественности в связи со скандалом 2005 года, когда из-за ошибки одного из сотрудников инвестиционного банка «Mizuho Securities» ряд трейдеров, и в том числе Такаси Котэгава, смогли заработать баснословные деньги в одно мгновение — Котэгава тогда получил 20 000 000 за 10 минут.

В современной культуре

Анализу явления посвящены произведения многих современных японских деятелей искусства.

Литература

• Главный герой книги Рю Мураками «Паразиты» — хикикомори, постепенно приближающийся к порогу безумия.
• В новелле современного японского писателя Ира Исида «Звезда из фольги» герой-хикикомори проводит всё время во сне или за чтением, избегая контактов даже с собственными родителями. Хикикомори неоднократно становились героями произведений этого автора, который считает этот феномен болезнью современного поколения.
• В ранобэ «No Game No Life» главные герои Сора и Сира хиккокомори, Сира при этом ещё страдает антофобией, а Сора — сильной замкнутостью.

Кино

• В аниме-сериале «Добро пожаловать в N.H.K!» изображены герои, ведущие асоциальный образ жизни, причём разным вариантам социальной изоляции посвящены по одной-две серии.
• В аниме-сериале Rozen Maiden сюжет вращается вокруг инфантильного главного героя, бросившего среднюю школу и ставшего хикикомори.
• В киноальманахе «Токио!» (2008) главный герой одной из частей («Токиотрясение») — хикикомори, не покидающий собственную квартиру, заказывающий еду по телефону и старающийся не смотреть в глаза тем, кто её приносит.

См. также

• Социофобия
• Паразит-одиночка
• Тайдзин кёфусё
• SNEP
• NEET
• Эскапизм

Литература

• Тихоцкая И. С. Изменения в жизненном цикле японцев и место молодёжи в современном обществе // Выпуск XXXII. История и культура традиционной Японии 3 / Под ред. Смирнова И. С., отв. ред Мещеряков А. Н.. — Москва: Наталис, 2010. — С. 455—468. — 480 с. — (Orientalia et classica. Труды Института восточных культур и античности). — 300 экз. — ISBN 978-5-7281-1137-5.

Ссылки

• [www.echo.msk.ru/inopress/433404-echo.html Одинокие души: внешне, но не в мыслях]
• [www.vokrugsveta.ru/telegraph/pulse/435/ «Кухонная эмиграция несовершеннолетних японцев»] «Вокруг света»
• [vitaextensa.narod.ru/hikikomori.htm Хикикомори]

Отрывок, характеризующий Хикикомори

– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.