Холодные закуски
| Холодные закуски | |
| Buffet froid | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Автор сценария | |
| В главных ролях | |
| Оператор |
Жан Пенцер |
| Композитор | |
| Кинокомпания |
Sara Films/Antenne 2 |
| Длительность |
95 мин. |
| Страна | |
| Год | |
| IMDb | |
«Холодные закуски» — кинофильм французского кинорежиссёра Бертрана Блие. Последний из трёх фильмов Блие, где снялся его отец — известный актёр Бернар Блие.
В стилистике фильма заметно влияние театра абсурда, а также фильмов Луиса Бунюэля, с их соединением бытового и сюрреалистического измерений.
Сюжет
Фильм начинается с того, что главный герой, Альфонс (Жерар Депардье), входит ночью в на станцию пригородного экспресса (RER[1]) и заговаривает с незнакомцем (Мишель Серро), вместе с которым они ждут поезда на пустой платформе. Незнакомец оказывается бухгалтером. Депардье делится с бухгалтером своими фантазиями на тему об убийствах, достает из кармана выкидной нож и предлагает его бухгалтеру. Бухгалтер отказывается от ножа и кладет его на скамью, однако когда собеседники спохватываются, ножа на скамье уже нет. Подходит поезд, бухгалтер вскакивает в поезд и уезжает, Альфонс остается на платформе. Во второй сцене Альфонс идет по подземному переходу и обнаруживает бухгалтера лежащим на полу с ножом в животе. Бухгалтер просит Альфонса забрать деньги из кошелька и нож. Альфонс соглашается и уходит, оставив бухгалтера в переходе.
Альфонс приходит домой, где его встречает жена, которая вскоре умирает.
Альфонс ужинает. Внезапно раздается звонок в дверь. Входит человек (Жан Карме), который представляется убийцей его жены. Альфонс показывает ему квартиру, пропускает в комнату жены, они рассматривают те немногие вещи, что остались от неё. Снова раздается звонок в дверь. Входит старший инспектор Морвандье (Бернар Блие). Альфонс знакомит убийцу и инспектора. Они садятся за стол ужинать. В этот момент снова раздается звонок в дверь. Входит аккуратно одетый господин, который утверждает, что видел как Альфонс убил бухгалтера ножом в подземном переходе. Несмотря на протесты Альфонса, новый гость просит убить человека, отравляющего его жизнь. Жертва должна будет подъехать в подземный гараж по определенному адресу на машине марки «Вольво».
Альфонс, инспектор полиции и убийца жены Альфонса стоят в подземном гараже и поджидают жертву. Подъезжает машина, Альфонс достает нож, инспектор — револьвер, убийца жены нервно хрустит пальцами. Они подкрадываются к человеку, вылезающему из «Вольво». Им оказывается заказчик убийства. Внезапно подъезжает ещё одна машина, из которой начинает высаживаться семья. Троица заталкивает заказчика в машину. Заказчик пытается позвать на помощь. Зажимая рот «заказчику», инспектор полиции и Альфонс случайно задушили его, что троица обнаруживает только выбравшись из машины. Заглянув в бумажник покойного, они выясняют его адрес, поднимаются в квартиру и обнаруживают там жену покойного, которая, как оказалось, поджидает их…
Троица возвращается в квартиру Альфонса в сопровождении жены «заказчика». Инспектор полиции прощается и уходит. Вслед за ним уходит убийца жены Альфонса и просится переночевать у инспектора полиции. Альфонс и жена «заказчика» остаются вдвоем. Альфонс пытается лечь спать, а жена убитого начинает устраиваться у него, как у себя дома, ставит портрет покойного мужа на тумбочку, идет в ванную, затем ложится в постель рядом с Альфонсом и засыпает. Среди ночи Альфонс просыпается и видит, что жена убитого направила на него револьвер. Она требует заняться сексом. В этот момент раздается звонок в дверь. Это инспектор полиции, который притаскивает за шиворот убийцу жены Альфонса, который ворочается и мешает инспектору спать. Инспектор уходит к себе. Убийца жены Альфонса сообщает, что он боится ходить ночью один, и Альфонс отправляется провожать его до дома…
В ролях
Напишите отзыв о статье "Холодные закуски"
Примечания
| ||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Холодные закуски
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
