Хуана Австрийская

Хуана Австрийская

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Хуана Австрийская (исп. Juana de Austria; 24 июня 1535, Мадрид — 7 сентября 1573, Эскориал) — испанская инфанта, дочь императора Карла V. Основала в Мадриде монастырь босоногих принцесс, где и была похоронена.

Важность личности Хуаны обусловлена её родословной, она была внучкой, дочерью, матерью и сестрой королей. Хуана родилась в королевском дворце в Мадриде, её родителями были Карл V и Изабелла Португальская. По отцовской линии её бабкой и дедом были Филипп I и Хуана I Кастильская, а по материнской линии король Португалии Мануэль и Мария Арагонская. Она была также сестрой короля Испании Филиппа II и замещала его на испанском троне во время его поездок в Англию, где он женился на Марии I, с 1554 по 1556 и с 1556 по 1559 годы.

Хуана была названа так в честь своей бабки, Хуаны Безумной. Когда ей было четыре года, она была отдана на воспитание Леоноре де Маскаренас, и к восьми годам могла читать по латыни и музицировать. 11 января 1552 года в возрасте 16 лет она была выдана замуж за своего кузена, наследника португальского престола Жуана Мануэля, которому было в ту пору пятнадцать лет. Этот брак был судьбоносным для обеих стран Пиренейского полуострова. Основываясь на нем, испанский король Филипп получил законное право претендовать на португальский престол, которым он позднее воспользовался, став в 1580 году королём Португалии Филиппом I. Хуана в конце ноября 1552 года прибыла к лузитанскому двору.

Этот брак был короток по причине преждевременной смерти Жуана от туберкулеза 2 января 1554 года. Хуана была уже беременна в то время и 20 января того же года родила сына, будущего короля Себастиана I. По настоянию отца, который собирался отречься от престола, она покинула Лиссабон 17 мая 1554 года, доверив воспитание своего новорожденного сына свекрови, Екатерине Австрийской (бывшей ей также родной теткой).

Отрывок, характеризующий Хуана Австрийская

– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».