Чайковский, Пётр Фёдорович

Пётр Фёдорович Чайковский
городничий г. Глазова
1796 — 1818
Рождение:	1745(1745) село Николаевка, Полтавский полк, ныне Троицкое, Полтавская область
Смерть:	18 (30) сентября 1818(1818-09-30) Глазов
Отец:	Фёдор Афанасьевич Чайка
Супруга:	Анастасия Степановна Чайковская (урожд. Посохова)
Дети:	20 детей

Пётр Фёдорович Чайко́вский (при рождении — Ча́йка; 1745, село Николаевка, Полтавский полк — 18 [30] сентября 1818, Глазов) — российский лекарь, участник русско-турецкой войны, городничий уездного города Глазова Вятской губернии.

С 1785 года по указу императрицы Екатерины II стал принадлежать к дворянскому сословию. Открыл в Глазове в 1811 году первую больницу на 15 коек с платным лечением. Наиболее известен как дед великого русского композитора Петра Ильича Чайковского.

Биография

Пётр Фёдорович родился в селе Николаевка Троицкое Полтавского полка, близ города Полтавы (ныне — Троицкое, Полтавская область). Родители отдали его учиться в Киево-Могилянскую академию в Киеве, где он «облагородил» свою фамилию, став называться Чайковским. Оттуда в 1769 году он перевелся для дальнейшего обучения в Санкт-Петербургский военно-сухопутный госпиталь. Сохранилось прошение на имя императрицы Екатерины II с просьбой зачислить его учеником лекаря. После окончания курса обучения в чине помощника лекаря был направлен в действующую армию, где был участником русско-турецкой войны 1768—1774 годов. C 15 июня 1769 года находился «в службе ея Императорского Величества» учеником при генеральном госпитале, с 26 марта 1770 года — подлекарем, с 15 ноября 1772 года — лекарем. В 1776 году определен городовым лекарем в Кунгур Пермского наместничества, где в том же году он женится на 25-летней Анастасии Степановне Посоховой, незадолго перед тем лишившейся отца. Указом императрицы 14 марта 1782 года Чайковсксий был переведён в из Кунгура в Вятское наместническое правление с жалованьем 140 рублей в год. Приложенные к указу о назначении в Вятку аттестаты характеризовали его следующим образом:

«По указу ея императорского величества от Владимирского пехотного полку дан сей оного полку лекарю Петру Чайковскому в том, что он состояния хорошего, и в пользовании больных находится весьма прилежен, от службы не отбывал, лености ради больным не рапортовался и вел себя порядочно, а сверх того в походах против неприятеля, положенную на него должность справлял знающим и примернейшим образом, за что пожеланиям его всякого требования достоин…»

— полковник Сергей Филатников, 1777 г.:

«Лекарю Петру Чайковскому дан сей в том, что он состояния весьма доброго, в науке медико-хирургической довольно искусен и знающ и в пользовании больных прилежен и рачителен».

— доктор Карл и штаб-лекарь Гамальян, Пермь, 10 декабря 1781 г.

В 1783 году из Вятского наместничества было направлено в медицинскую коллегию ходатайство:

«…лекарь Чайковский должен быть награждён за службу и сносимые будучи в минувшую турецкую войну в походах труды, особливо в пользовании зараженных чумой военнослужителей… он …состояния доброго, в лекарственной науке искусен и прилежен, в здешнем губернском городе лекарем исправляет свою должность радетельно и искусством его, в пользовании в здешнем обществе больных, состоят все довольными, просим наградить его штаб-лекарским чином и принять в тамошнем городе на вакансию доктора».

24 мая 1784 года был произведен в должность штаб-лекаря. В 1785 году по указу Екатерины II права дворянства в Вятском крае получили 127 человек, в их числе и Пётр Фёдорович Чайковский. 23 апреля 1789 года был уволен со службы определением государственной медицинской коллегии по его прошению. С 20 августа того же года находился на штатской должности дворянского заседателя в Вятском совестном суде. В январе 1795 года поступил на службу городничего в городе Слободской, затем в декабре 1796 года был переведен в Глазов, где прослужил более 20 лет, до своей смерти в 1818 году.

Семья

Отец — казак Фёдор Чайка (1695—1767), мать - Анна Чайчиха (1717-?). Пётр Фёдорович Чайковский — второй ребёнок в семье.

У Петра Фёдоровича Чайковского и его жены Анастасии Степановны Чайковской (1751 г. р.), урождённой Посоховой, было 20 детей. Илья Петрович Чайковский, отец композитора Петра Ильича Чайковского, был самым младшим.

Литература

• Берберова Н. Н. Чайковский. Биография.. — СПб.: Лимбус Пресс, 1997.
• Пролеева В. И. К истории родословной Чайковских // [djvu-books.narod.ru/i_chaikovsky.html Илья Петрович Чайковский: жизнь и деятельность. Материалы к 180-летию со дня рождения] / Составитель Б. Я. Аншаков. — Ижевск: Удмуртия, 1976. — 92 с.
• Пролеева В. И. Поиски и находки в архивах. К родословной П. И. Чайковского. — Советские архивы, 1981. — № 1. — С. 65—67.
• Журнал «Уральский следопыт». — 1978. — № 1.
• По родному краю: исторические и культурные достопримечательности Удмуртии / ред. Е. Ф. Шумилов. — Устинов: Удмуртия, 1987.
• Чайковский Пётр Фёдорович // Удмуртская республика: Энциклопедия / Гл. ред. В. В. Туганаев. — Ижевск: Удмуртия, 2000. — 800 с. — 20 000 экз. — ISBN 5-7659-0732-6.

Отрывок, характеризующий Чайковский, Пётр Фёдорович

– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.