Чжоу Цзыци

Чжоу Цзыци кит. трад. 周自齊<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Президент Китайской республики
2 — 12 июня 1922
Предшественник:	Сюй Шичан
Преемник:	Ли Юаньхун
Председатель госсовета Китайской республики
8 апреля — 11 июня 1922
Президент:	Сюй Шичан, Чжоу Цзыци
Предшественник:	Янь Хуэйцин
Преемник:	Янь Хуэйцин
Рождение:	17 ноября 1869(1869-11-17) Гуанчжоу, провинция Гуандун, Цинская империя
Смерть:	20 октября 1923(1923-10-20) (53 года)

Чжоу Цзыци (кит. трад. 周自齊, упр. 周自齐, пиньинь: Zhōu Zìqí, 1871—1923) — китайский политик периода заката династии Цин и в начале республиканского периода. Был членом Коммуникационной клики.

Биография

Родился в 1871 году в Гуанчжоу, говорил на кантонском и основном северокитайском диалектах китайского языка. Получил высшее образование в США в Колумбийском университете. Вернувшись в Китай, основал Университет Цинхуа, в котором студентов подготавливали к учёбе в Америке, в то же время он возглавлял программу по направлению студентов на учёбу в Америку. В 1911 году занимал должность президента университета.

Будучи губернатором провинции Шаньдун, он поддерживал политику Юань Шикая по отмене в Китае народного правления, превращение республики в империю (монархию), так как считал, что 98 % китайского народа неграмотны и не готовы к самоуправлению, они используются политиками и несут нестабильность и хаос в стране.

В дальнейшем Чжоу Цзыци занимал следующие должности: президент Банка Китая, министр связи, военный министр, министр финансов, министр сельского хозяйства и торговли, генеральный инспектор соляной промышленности. Способствовал утечке информации в средства массовой информации о двадцати одном требовании Японской империи. Когда Юань Шикай попытался восстановить в Китае монархию, то Чжоу Цзыци был отправлен в Японию в качестве специального посланника. Японское правительство отказалось иметь с ним дело, и он вернулся сообщить Юаню, что его правительство потеряло внешнюю поддержку.

В 1915 году инициировал Национальный день посадки деревьев, который проводится по сей день в КНР и на Тайване (изменен лишь день проведения).

В 1916 году Чжоу бежал в Японию после того как президент Ли Юаньхун отдал приказ об аресте восьми главных монархистов. Вернулся в Китай в феврале 1918 года после того как обвинения были сняты. В 1920 году назначен министром финансов. В 1921 году потерпел поражение в борьбе за пост премьер-министра и был вынужден уйти в отставку.

Позднее кратковременно служил в качестве исполняющего обязанности премьер-министра и исполняющего обязанности президента в 1922 году после того как Сюй Шичан подал в отставку. Его президентство, самое короткое в истории Китая, длилось 8 дней. В период его правления Чжилийская клика пыталась уговорить Ли Юаньхуна снова прийти к власти. Обвинив Чжили во вмешательстве в его работу, Чжоу Цзыци уехал в США изучать кинопроизводство. Вернувшись в Китай, планировал открыть киностудию. Но в следующем 1923 году он скончался.

Его жена была обезглавлена хунвэйбинами в своем доме в Пекине во время Культурной революции. Её четвёртая дочь была свидетелем экзекуции и сошла с ума.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Чжоу Цзыци

6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.