Двадцать одно требование
Двадцать одно требование — набор требований, выдвинутых премьер-министром Японской империи Окумой Сигэнобу 18 января 1915 года правительству Китайской республики, возглавлявшемуся Юань Шикаем. Принятие этих требований превратило бы Китай в зависимое от Японии государство.
Содержание
Предыстория
По итогам Японо-китайской войны (1894—1895), согласно Симоносекскому договору, Китай навечно передавал Японии остров Тайвань, острова Пэнху и Ляодунский полуостров, однако после демарша России, Германии и Франции (Тройственная интервенция) Японии пришлось отказаться от Ляодунского полуострова, ограничившись Тайванем и островами Пэнху. В 1898 году Китай передал Ляодунский полуостров в аренду на 25 лет России; однако после поражения России в Русско-японской войне, согласно Портсмутскому мирному договору, российские права на Ляодунский полуостров и Южно-Маньчжурскую железную дорогу перешли к Японии.
С началом Первой мировой войны Китай заявил о своём нейтралитете и обратился к воюющим сторонам с просьбой не переносить боевые действия на территорию Китая; однако это обращение было проигнорировано — во время осады Циндао японские войска для штурма германской военно-морской базы высадились на нейтральной китайской территории. Япония намеревалась после войны закрепить бывшие германские владения в Азии за собой, а при удачном стечении обстоятельств — получить что-нибудь ещё, и, когда к концу 1914 года стало ясно, что война в Европе приняла затяжной характер, Япония поняла, что на Дальнем Востоке она располагает полной свободой действий.
Первоначальный набор требований
Изначальный список требований Японии к Китаю составили премьер-министр Окума Сигэнобу и министр иностранных дел Като Такааки; список был проверен гэнро и императором Тайсё и одобрен парламентом. 18 января 1915 он был вручён Юань Шикаю.
«Требования» подразделялись на пять групп. Первая из них включала признание Китаем всех соглашений, которые могли быть заключены между Германией и Японией относительно Шаньдуна. Предусматривались также передача Японии прав на постройку железных дорог в этой провинции и открытие для Японии главных городов и портов.
Вторая группа требований касалась Южной Маньчжурии и восточной части Внутренней Монголии. Япония требовала передачи в аренду Люйшуня (Порт-Артур, Рёдзюн), Даляня (Дальний, Дайрэн), Южно-Маньчжурской, Аньдун-Мукденской и Цзилинь-Чанчуньской железных дорог на 99 лет, предоставления японцам права приобретения и аренды земель, свободы проживания и передвижения, а также права на ведение добычи полезных ископаемых и занятие торговлей и промышленностью.
Третьей группой требований предлагалось превратить в смешанное японо-китайское предприятие Ханьепинский промышленный комбинат, объединявший рудники и металлургические заводы в Ханьяне, Дае и Пинсяне.
Четвёртая группа запрещала Китаю отчуждать и сдавать в аренду гавани, бухты и острова вдоль китайского побережья.
Наконец, пятая группа требований предусматривала приглашение японцев в качестве советников по политическим, финансовым и военным вопросам при центральном правительстве Китая, признание права земельной собственности в Китае для японских храмов, больниц и школ, создание японо-китайских военных заводов при научно-технической помощи Японии, предоставление Японии прав на строительство железных дорог на китайской территории, консультации с Японией по вопросам строительства железных дорог, рудников и портов в провинции Фуцзянь, предоставление японцам права религиозной пропаганды в Китае.
Опасаясь негативной реакции, которую может вызвать пятая группа требований, японцы поначалу пытались сохранить их содержание в секрете, но китайское правительство сообщило его европейским державам, надеясь, что те, почувствовав угрозу со стороны Японии своим сферам влияния, помогут сдержать Японию.
Японский ультиматум
Когда Китай 26 апреля отклонил японские требования, гэнро удалили из списка пятую группу требований. Сокращённый набор в виде «Тринадцати требований» был передан 7 мая в форме ультиматума, с требованием ответа в течение двух дней. Юань Шикай, находясь в сложной внутриполитической ситуации, не мог пойти на риск войны с Японией и решил избрать стратегию «умиротворения Японии», которой придерживались и те, кто возглавлял страну впоследствии. Договор был подписан 25 мая.
Итоги
Подписание сокращённой версии требований стало для Японии скорее отрицательным, чем положительным результатом. Без пятой группы требований она получила лишь немногим более того, что уже имела в Китае, а отношения с великими державами при этом ухудшились. Почувствовав угрозу «политике открытых дверей в Китае», госсекретарь США Уильям Брайан передал 13 марта 1915 года «ноту Брайана», в которой, признавая «особые интересы» Японии в Маньчжурии, Монголии и Шаньдуне, выражал обеспокоенность ущемлением суверенитета Китая. Британская дипломатия также выразила недовольство грубыми действиями Японии по отношению к Китаю.
В Китае день принятия правительством Юань Шикая японского ультиматума был назван «Днём национального позора». Китай вступил в Первую мировую войну на стороне Антанты, рассчитывая, что после войны великие державы примут решение о ликвидации территориальных захватов Японии. Когда стало известно, что на конференции в Версале все требования китайской делегации отвергнуты, в Китае развернулась мощная всенародная борьба, вошедшая в историю как «Движение 4 мая».
Источники
- «История Востока» в 6 томах. Том V «Восток в новейшее время (1914—1945 гг.)» — М.: Восточная литература, 1995. — ISBN 5-02-018102-1
Напишите отзыв о статье "Двадцать одно требование"
Отрывок, характеризующий Двадцать одно требование
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
