Читинский острог

Читинский острог (другие названия — Читинское плотбище, Читинская слобода) — поселение (острог, опорный пункт) на стрелке рек Ингода и Чита в Забайкалье, возникновение которого связано с походами российских землепроходцев второй половины XVII века.

В первой половине XIX века — место заключения осуждённых на каторжные работы в Сибири участников движения декабристов.

Под названием Читинский острог поселение было известно до 1851 года, когда оно получило статус города и официальное имя Чита.

История

Заселение

Первопроходцы водных сибирских путей XVII века выбрали для поселения участок между устьем малого притока реки Читы — Кайдаловки, в полуверсте от стрелки рек Ингода и Чита, которая в этом месте разливалась на несколько рукавов, что было удобным при строительстве плотов для дальнейшего сплава 52°01′18″ с. ш. 113°30′47″ в. д.52.021532° с. ш. 113.512996° в. д. / 52.021532; 113.512996    .

Хронология

1687 — первое упоминание о поселении — «плотбище» в устье Читы, где сплачивают плоты, для дальнейшего плавания по Ингоде до Нерчинского острога, появилось в письме, которое нерчинскому воеводе отправил «с Читы реки новой слободы с плотбища приказчик Карпушка Юдин».

1698 — первое упоминание об Архангельской церкви в Читинской слободе, священником в которой до 1708 года служил Лука Андреев Крюков.

1701 — В «Чертёжной книге Сибири» С. У. Ремезова поселение указано под наименованием «Слобода Читинская». Под таким названием оно числилось в «Ведомости сибирских городов» до 1710 года.

1711 — в связи с новыми административными функциями поселения в окладной книге появилось наименование — «Читинский острог».

1715 — в Читинском остроге числились 20 казаков и 13 крестьян-хлебопашцев.

1719 — в Михайло-Архангельской церкви Читинского острога служил священник Стефан Медведев

1725 — среди приписанных к острогу жителей были 36 конных и пеших казаков.

1726 — с острогом установлено почтовое сообщение.

1740-е — в остроге была открыта таможни для сбора пошлины с купцов.

1750-е — в составленном реестре острогов, слобод и пограничных караулов Нерчинского воеводства среди 6 острогов значится Читинский острог, через который проходили дороги, соединявшие западные остроги с южными и восточными.

1762 — в остроге числились около 100 жителей.

1776 — восстановлена уничтоженная пожаром Михайло-Архангельская церковь

1798 — острог был подчинён Нерчинскому горнозаводскому управлению. Кроме жилых и хозяйственных построек в поселении были башня, церковь, амбара и 2 дома — для пристава и для военнослужащих.

1823 — острог стал центром Читинской волости.

1826 — в селении числились около 400 человек, 75 домов, в том числе, 3 дома офицеров заводского военного ведомства и 5 домов чиновников.

1827-1830 — в казематах острога содержались заключённые каторжане-декабристы до перевода их в новое место заключения в Петровском заводе

1828 — открытие в поселении отделения по приемке и отправке почты.

1830 — П. И. Фаленберг вычертил первый топографический план Читинского острога.

1830, август — перевод декабристов в новую тюрьму в Петровский завод. С 1830-х годов в Читинском остроге начал действовать пересыльный полуэтап.

1851 — поселению был изменён статус: город с официальным названием Чита стал административным центром Забайкальской области.

1852 — на восточной окраине города у Московского тракта начали строить новое полуэтапное помещение.

Тюрьма декабристов

Только после начала этапирования в Сибирь осуждённых декабристов выяснилась неготовность специально созданного Нерчинского комендантского управления во главе с генерал-майором С. Р. Лепарским к размещению на каторге такого количества важных государственных преступников. Ситуация осложнялась требованиями ограничить возможности их прямых контактов с местными жителями и обычными уголовниками, чтобы избежать распространения крамольных идей в сибирском обществе. «Особым комитетом» по исполнению приговоров над декабристами было решено, до завершения строительства специальной тюрьмы, собрать их в Читинском остроге — небольшом и удалённом селении горнозаводского управления.

В сформированное С. Р. Лепарским комендантское управление входили — плац-майор, два плац-адъютанта и особая воинская команда численностью 105 человек, включая 2-х обер-офицеров и 9 унтер-офицеро, сформированная из военнослужащих Нерчинского и Верхнеудинского гарнизонов.

Порядок содержания узников определялся утвержденной лично императором «Инструкцией коменданту при Нерчинских рудниках учреждаемому», при этом С. Р. Лепарский был напрямую подчинён только начальнику Главного штаба. Внимание, которое Николай I уделял строгому исполнению назначенного декабристам наказания, характеризовалось и высоким уровнем денежного содержания комендантского управления. По воспоминаниям Н. И. Лорера, «Лепарский получал 22 тысячи руб. ассигнациями в год; плац-маиор — 6000, плац-адъютанты — по 3000».

Обеспечение помещениями, продовольствием и руководство работами, на которые направлялись заключённые, возлагалось на горнозаводское и волостное начальство. Горным приставом и одновременно земским волостным начальником был в эти годы С. И. Смольянинов.

Так как в Читинском остроге не было тюремного здания, первые казематы были устроены в бывших частных домах, которые были окружены высокими частоколами. Первый — «малый» каземат занял дом Мокеева, размером 18×10 метров, состоявший из трёх комнат и сеней. И. Д. Якушкин писал, что этот дом служил и «прежде острогом для пересылаемых в Нерчинский завод». К лету 1827 года Малый каземат уже не мог вместить всех вновь прибывающих по этапу. В тюрьму был превращён ещё и дом Дьячкова, размером 12×7 метров, — Дьячковский каземат.

Осенью 1827 года был достроен новое тюремное здание 23×13 метров — Большой каземат из четырёх камер и помещения для дежурных унтер-офицеров.

С. Р. Лепарский доносил 22 марта 1829 года: «Во всех трех домах состоит всего девять комнат, из коих одна обращена для больных с помещением и аптеки, а в восьми расположены, состоящие ныне налицо 71 человек преступников». До августа 1828 года узники содержались в кандалах. Ежемесячное содержание заключённых обходилось казне в 2 рубля на каждого.

Заключённые декабристы ежедневно, кроме праздничных дней, выходили на работу и занимались «земляною работою, три часа поутру и три часа после полудня; засыпанием оврагов, планировкою улиц, искапыванием на дороге гор».

Первый топографический план

Появление в тюремных застенках декабристов и соизмеримой с числом жителей военной команды, приезд и обустройство жён заключённых, визиты проверяющих активизировали жизнь Читинского острога. Так как среди узников оказались люди, хорошо знавшие медицину, комендант разрешал обращаться к ним не только местным жителям, но и приезжим. В поселении возникли новые купеческие лавки, открылась почтовая контора. В 1830 году узник каземата П. И. Фаленберг, имевший опыт проведения топографических работ, убедил С. Р. Лепарского разрешить ему снять план острога. Фаленберг и Н. А. Бестужев собственноручно сделали необходимые принадлежности и планшет.

В сопровождении конвоя П. И. Фаленберг (с помощниками из числа соузников) выходил на топографические съёмки окрестностей, что позволило ему составить и вычертить в масштабе 50 саженей в 1 английском дюйме подробный инструментальный план, который впервые зафиксировал пространственно-планировочную схему улиц и построек поселения.

На легенде плана, кроме условных знаков приведены обозначения примечательных объектов — церкви, дома коменданта С. Р. Лепарского, усадеб жён декабристов.

Местонахождение подлинника плана Фаленберга долго не было известно. Первая публикация была сделана в 1860 году историком М. И. Семевским по копии, которую ему переслал М. А. Бестужев. Оригинал был обнаружен только в 1967 году в Государственном историческом музее.

История острога и современность Читы

Читинский архитектор Р. Ф. Бунтовская, совместив в одном масштабе план П. И. Фаленберга с планом современной Читы, с высокой точностью определила фактическое расположение построек Читинского острога.

В ходе проведенных археологических изысканий удалось обнаружить участок частокола каземата Читинского острога длиной около 20 метров, в сооружении которого принимали участие в 1827 году сами декабристы и фрагменты артефактов разных периодов истории поселения.

В сохранившемся и отреставрированном здании бывшей Михайло-Архангельской церкви Читинского острога c 1985 года работает музей декабристов.

По мнению комитета по социальной политике законодательного собрания Забайкальского края на исторической территории Читинского острога необходимо провести дополнительные археологические изыскания, а в дальнейшем открыть парк-музей «Старая Чита», включающий в себя реконструкцию Читинского острога, музей «Церковь декабристов» и «Дом Е. П. Нарышкиной».

В декабре 2015 года в канун 190-летия восстания декабристов и 30-летнего юбилея музея митрополит Читинский и Петровск-Забайкальский Владимир выступил в парламенте с просьбой о содействии в передачи здания церкви русской православной церкви.

Ссылки

• Воспоминания Бестужевых — С.-Пб.: Наука, 2005, 892 с. ISBN 5-02-026370-2
• [yandex.ru/video/search?filmId=TZlXR-eghSY&text=%D0%BF%D0%B5%D1%81%D0%BD%D1%8F%20%D1%87%D0%B8%D1%82%D0%B8%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9%20%D0%BE%D1%81%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%B3&path=wizard Территория бывшего Читинского тюремного острога]

Примечания

Комментарии

Отрывок, характеризующий Читинский острог

Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.