Чонмё

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Чонмё
Хангыль 종묘
Ханча 宗廟
Маккьюн —
Райшауэр
Chongmyo
Новая романизация Jongmyo
Всемирное наследие ЮНЕСКО, объект № 738
[whc.unesco.org/ru/list/738 рус.] • [whc.unesco.org/en/list/738 англ.] • [whc.unesco.org/fr/list/738 фр.]

Чонмё — конфуцианское святилище, основанное в годовщину смерти умерших ванов и их жён во время корейской династии Чосон. Согласно исследованиям ЮНЕСКО, это святилище ныне является древнейшим из сохранившихся королевских святилищ, в котором исполнялись погребальные ритуалы начиная с XIV века. Такие святилища существовали и во времена Трёх государств, однако это единственное, являющееся королевским. В 1995 году святилище Чонмё было включено ЮНЕСКО в список Всемирного наследия.

Будучи построенным в 1394 году по приказу вана Тхэджо, оно было одним из самых длинных зданий в Азии. В главном зале, Чонджоне, было семь комнат, каждая из которых предназначалась для вана и его жены. Комплекс был расширен ваном Седжоном, который построил зал Йоннёнджон (Зал Вечного Покоя). После этого многие ваны также расширяли святилище, вскоре в нём стало 19 комнат. Однако во время Имджинской войны святилище было разрушено, а новое, сохранившееся до наших дней, было построено только в 1601 году. Сейчас существует 19 памятных плит разных ванов и 30 плит их жён, помещённые в 30 хранилищ. Убранство каждой комнаты довольно аскетично[www.lifeinkorea.com/Travel2/77].

Сегодня зал Чонджон входит в список Национальных сокровищ страны под номером 227, являясь самым длинным из древнекорейских сооружений[www.lifeinkorea.com/Travel2/77].

Южные ворота предназначались для входа и выхода духов, восточные ворота — для ванов, а участники ритуалов входили и выходили через западные ворота[media.graniteschools.org/Curriculum/korea/confucian.htm].



Галерея

См. также

Напишите отзыв о статье "Чонмё"

Ссылки

  • [www.cha.go.kr/english/search_plaza/EDetail_Result.jsp?maxDocs=10000&docStart=1&docPage=10 Культурное наследие] (англ.)
  • [whc.unesco.org/en/list/738 ЮНЕСКО] (англ.)

Отрывок, характеризующий Чонмё

– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.