Шармуа, Франсуа Бернар

При написании этой статьи использовался материал из Русского биографического словаря А. А. Половцова (1896—1918).

Франсуа Бернар Шармуа

Франсуа́ Берна́р Шармуа́ (Франц Фра́нцевич Шармуа́, фр. François Bernard Charmoy; 14 мая 1793, Сульс-О-Рен — 9 декабря 1868, Ауст-сюр-Си) — французский востоковед.

Биография

Франсуа Бернар Шармуа изучал в Париже право и арабский язык под руководством Сильвестра де Саси. Затем некоторое время работал в суде.

Когда при Петербургском педагогическом институте была учреждена кафедра арабского и персидского языков, учебное начальство обратилось к Сильвестру де Саси, как авторитету в своей специальности, с просьбой указать достойных преподавателей арабского и персидского языков. Де Саси указал на двух лучших своих учеников — Шармуа и Деманжа, которые и были приглашены в Петербург и с 1 сентября 1817 года были определены профессорами в Педагогический институт; Шармуа занял кафедру персидского языка, после преобразования института в Петербургский университет в 1819 году Шармуа продолжал преподавать по той же кафедре до 1822 года, когда вынужден был уволиться из университета из конфликта с попечителем учебного округа Д. П. Руничем.

В 1817 году Шармуа был также причислен к Государственной Коллегии Иностранных Дел. В это же время он сделался наставником в доме графа Нессельроде, а впоследствии у Молчановых. В 1822 году после увольнения из Императорского Санкт-Петербургского университета, Шармуа перешёл на службу в Азиатский департамент Министерства иностранных дел. При учреждении при этом департаменте в 1823 году Учебного отделения восточных языков Шармуа был определен туда профессором персидского и турецкого языков. В начале 1831 года Шармуа снова был утвержден профессором персидского языка при Петербургском университете, в должности которого состоял до 1835 года Одновременно Шармуа продолжал занимать профессорскую кафедру в Учебном отделении восточных языков при Азиатском Департаменте. Помимо профессуры, Шармуа с 1829 года занимал должность почётного библиотекаря Императорской Публичной Библиотеки и с 1835 года — цензора. В октябре 1829 года Шармуа был избран членом-корреспондентом Императорской Академии Наук, и в мае 1832 году был утверждён в звании адъюнкта Академии по части восточной словесности. Впоследствии, при увольнении Шармуа от звания адъюнкта, он был избран в почётные члены Академии. В октябре 1829 года Шармуа уехал в отпуск во Францию, откуда возвратился в следующем году. Слабость здоровья принудила Шармуа через пять лет оставить службу: в сентябре 1835 года он вышел в отставку и снова возвратился во Францию, где посвятил себя преимущественно изучению истории курдов.

В 1829 году Шармуа опубликовал свой первый крупный труд — перевод фрагмента поэмы Низами Гянджеви «Искандер-наме», повествующего о походе Александра Македонского на Русь, с персидского языка на французский. Этот фрагмент (980 стихов) был первоначально переведён учеником Шармуа, рано умершим Людвиком Шпицнагелем (1807—1827), после смерти которого Шармуа его полностью переделал, сверил исходный текст с различными рукописными вариантами, оказавшимися в его распоряжении, снабдил аналитическим очерком о поэме в целом, биографией Низами и т. д. По оценке рецензента этой книги Николая Полевого, «книга, изданная г. Шармуа, есть подарок не только учёному свету, но и вообще просвещённым читателям, <…> труд истинно-учёного ориенталиста и знатока своего дела».

В 1833 году Шармуа прочитал в торжественном собрании в Санкт-Петербургском университете, а затем опубликовал отдельным изданием речь «О полезности восточных языков для истории России» (фр. Sur l’utilité des langues orientales pour l’histoire de la Russie), в которой, в частности, подчёркивал, что

восточные языки весьма важны для России в историческом отношении, и что они могут способствовать не только тому, чтобы отчасти рассеять потёмки, которые окружают колыбель русского народа, но ещё и прояснить некоторые тёмные страницы его летописей.

Кроме того, в бытность свою в России Шармуа опубликовал сочинения «Отношение Масуди и других мусульманских авторов к древним славянам» (фр. Relation de Masoudy et d'autres auteurs musulmans sur les anciens slaves; 1833) и «Поход Тимурленга, или Тамерлана, против Тохтамыша, хана улуса Джучи, в 798 году Хиджры» (фр. Expédition de Timour-i-Lenk ou Tamerlan contre Toqtamiche khân de l'oûloûs de Djoutchy en 798 de l'Hégire; 1835). Итогом последующей многолетней работы Шармуа стал комментированный перевод с персидского на французский язык истории курдского народа «Шереф-наме»; первый том этого труда вышел в 1868 году в Санкт-Петербурге, а завершено издание было уже после смерти Шармуа, в 1876 году.

Литература

• Шармуа, Франсуа Бернар // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Жуковская Т. Н. [bioslovhist.history.spbu.ru/component/fabrik/details/1/857.html Шармуа Франц Францевич // Биографика СПбГУ]

История   Персоналии   Франция

Отрывок, характеризующий Шармуа, Франсуа Бернар

И адъютант поскакал лесом за Грековым. Когда Греков вернулся, граф Орлов Денисов, взволнованный и этой отмененной попыткой, и тщетным ожиданием пехотных колонн, которые все не показывались, и близостью неприятеля (все люди его отряда испытывали то же), решил наступать.
Шепотом прокомандовал он: «Садись!» Распределились, перекрестились…
– С богом!
«Урааааа!» – зашумело по лесу, и, одна сотня за другой, как из мешка высыпаясь, полетели весело казаки с своими дротиками наперевес, через ручей к лагерю.
Один отчаянный, испуганный крик первого увидавшего казаков француза – и все, что было в лагере, неодетое, спросонков бросило пушки, ружья, лошадей и побежало куда попало.
Ежели бы казаки преследовали французов, не обращая внимания на то, что было позади и вокруг них, они взяли бы и Мюрата, и все, что тут было. Начальники и хотели этого. Но нельзя было сдвинуть с места казаков, когда они добрались до добычи и пленных. Команды никто не слушал. Взято было тут же тысяча пятьсот человек пленных, тридцать восемь орудий, знамена и, что важнее всего для казаков, лошади, седла, одеяла и различные предметы. Со всем этим надо было обойтись, прибрать к рукам пленных, пушки, поделить добычу, покричать, даже подраться между собой: всем этим занялись казаки.
Французы, не преследуемые более, стали понемногу опоминаться, собрались командами и принялись стрелять. Орлов Денисов ожидал все колонны и не наступал дальше.
Между тем по диспозиции: «die erste Colonne marschiert» [первая колонна идет (нем.) ] и т. д., пехотные войска опоздавших колонн, которыми командовал Бенигсен и управлял Толь, выступили как следует и, как всегда бывает, пришли куда то, но только не туда, куда им было назначено. Как и всегда бывает, люди, вышедшие весело, стали останавливаться; послышалось неудовольствие, сознание путаницы, двинулись куда то назад. Проскакавшие адъютанты и генералы кричали, сердились, ссорились, говорили, что совсем не туда и опоздали, кого то бранили и т. д., и наконец, все махнули рукой и пошли только с тем, чтобы идти куда нибудь. «Куда нибудь да придем!» И действительно, пришли, но не туда, а некоторые туда, но опоздали так, что пришли без всякой пользы, только для того, чтобы в них стреляли. Толь, который в этом сражении играл роль Вейротера в Аустерлицком, старательно скакал из места в место и везде находил все навыворот. Так он наскакал на корпус Багговута в лесу, когда уже было совсем светло, а корпус этот давно уже должен был быть там, с Орловым Денисовым. Взволнованный, огорченный неудачей и полагая, что кто нибудь виноват в этом, Толь подскакал к корпусному командиру и строго стал упрекать его, говоря, что за это расстрелять следует. Багговут, старый, боевой, спокойный генерал, тоже измученный всеми остановками, путаницами, противоречиями, к удивлению всех, совершенно противно своему характеру, пришел в бешенство и наговорил неприятных вещей Толю.
– Я уроков принимать ни от кого не хочу, а умирать с своими солдатами умею не хуже другого, – сказал он и с одной дивизией пошел вперед.
Выйдя на поле под французские выстрелы, взволнованный и храбрый Багговут, не соображая того, полезно или бесполезно его вступление в дело теперь, и с одной дивизией, пошел прямо и повел свои войска под выстрелы. Опасность, ядра, пули были то самое, что нужно ему было в его гневном настроении. Одна из первых пуль убила его, следующие пули убили многих солдат. И дивизия его постояла несколько времени без пользы под огнем.


Между тем с фронта другая колонна должна была напасть на французов, но при этой колонне был Кутузов. Он знал хорошо, что ничего, кроме путаницы, не выйдет из этого против его воли начатого сражения, и, насколько то было в его власти, удерживал войска. Он не двигался.
Кутузов молча ехал на своей серенькой лошадке, лениво отвечая на предложения атаковать.
– У вас все на языке атаковать, а не видите, что мы не умеем делать сложных маневров, – сказал он Милорадовичу, просившемуся вперед.
– Не умели утром взять живьем Мюрата и прийти вовремя на место: теперь нечего делать! – отвечал он другому.
Когда Кутузову доложили, что в тылу французов, где, по донесениям казаков, прежде никого не было, теперь было два батальона поляков, он покосился назад на Ермолова (он с ним не говорил еще со вчерашнего дня).
– Вот просят наступления, предлагают разные проекты, а чуть приступишь к делу, ничего не готово, и предупрежденный неприятель берет свои меры.
Ермолов прищурил глаза и слегка улыбнулся, услыхав эти слова. Он понял, что для него гроза прошла и что Кутузов ограничится этим намеком.
– Это он на мой счет забавляется, – тихо сказал Ермолов, толкнув коленкой Раевского, стоявшего подле него.
Вскоре после этого Ермолов выдвинулся вперед к Кутузову и почтительно доложил:
– Время не упущено, ваша светлость, неприятель не ушел. Если прикажете наступать? А то гвардия и дыма не увидит.