Шверин, Максимилиан

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Максимилиан фон Шверин-Путцар
нем. Maximilian von Schwerin-Putzar
Министр по делам религии, образования и здравоохранения Пруссии
19 марта 1848 — 25 июня 1848
Глава правительства: Кампгаузен, Лудольф
Монарх: Фридрих Вильгельм IV
Предшественник: Иоганн Альбрехт Фридрих Айхгорн
Преемник: Карл Родбертус
 

Максимилиан фон Шверин-Путцар (1804—1872) — прусский государственный деятель.

В 1847 г. он был избран в соединенный ландтаг, где принадлежал к умеренным либералам; 19 марта 1848 г. получил должность министра по делам культов в либеральном министерстве Кампгаузена, вместе с которым вышел в отставку в июне того же года. Он был также членом франкфуртского парламента, где в качестве сторонника наследственной империи принадлежал к правой фракции.

В 1849 г. избран в прусскую палату депутатов и потом переизбирался в неё при каждых новых выборах, занял в ней место в рядах сначала весьма малочисленной либеральной партии. В два первых законодательных периода, 1849—1855 гг., был президентом палаты депутатов. В июле 1859 г. он вступил в министерство «новой эры» (Карла Антона Гогенцоллерн-Зигмарингена) на пост министра внутренних дел и занимал его в течение 3 лет, пользуясь сочувствием либералов. При торжестве реакции в 1862 г. он вышел в отставку вместе с кабинетом, и в ландтаге явился вождем небольшой партии «старолибералов».

В эпоху конфликта (1862—66) он боролся с правительством Бисмарка, отказывая в принятии бюджета. После победы над Австрией в 1866 г. Шверин был одним из первых либералов, высказавшихся за примирение с правительством Бисмарка. Он голосовал за потребованный Бисмарком индемнитет.

Почти со всей своей партией он тогда присоединился к выделившейся из рядов прогрессистов национально-либеральной партии, деятельным членом которой оставался до смерти, в ландтаге и в учредительном (1867) и северогерманском рейхстаге (1867—1870).

Напишите отзыв о статье "Шверин, Максимилиан"



Литература

Отрывок, характеризующий Шверин, Максимилиан

Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.