Этнография детства

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Этнография детства — междисциплинарная отрасль, между этнографией, психологией и социологией.

История

Зарождение дисциплины было обусловлено трудами Маргарет Мид и Бенедикт Рут.

После исследований 1920-нач. 1930-х гг. этнографические исследования детства продолжились в 1950-1960-е гг. Вышли публикации финской исследовательницы Леа Виртанен, английских исследователей Питера и Айоны Опи (1959), М. и Г. Кнапп.

В СССР данная проблема разрабатывалась под руководством и по научной программе И. С. Кона научными сотрудниками Института этнографии и антропологии, итогом нескольких лет коллективной работы стал выпуск трёх сборников "Этнография детства".

В России "этнография детства" всё чаще выступает под именем "культурной антропологии детства".

Маргарет Мид и становление учения

Известный исследователь-этнограф, которая в своих трудах разложила понятие «этнография детства» на три части:

• Постфигуративный — молодое поколение учится у старшего
• Кофигуративный — молодое поколение берёт пример со сверстников
• Префигуративный — старшее поколение берёт пример с младшего.

Маргарет Мид изучала поведение детей, воздействие на их психологию родителей. Вместе с Абрамом Кардинером стала одним из лидеров психологической антропологии.

Как пишет А. В. Говорунов не обошлось без курьёзов, так М. Мид написала о том, что отсутствие навыков к самоуправлению в России служит тугое пеленание младенцев, непозволяющее самостоятельного движения в детстве. Этим исследователь показывала, что уже с младенчеста все были подчинены распорядку дня и лишь только совершеннолетие даёт максимальную свободу .

Понятие «основная личность» и её критика

Основанное А. Карднером новое, психоаналитическое направление в этнографии, получившее своё название как психологическая школа. В её основе был психоанализ детства, как последнее влияет на будущее человека:

«Основная личность» должна быть общей (или модальной) для общества и психологически центральной в том смысле, что она является генетическим источником различных поведенческих проявлений. И что самое важное, предполагалось, что эта личностная структура является наиболее удобной для преобладающих институций и этосов общества. Другими словами, основная личностная структура состоит из тех диспозиций, концепций, способов отношения с другими и т.п., которые делаю человека максимально восприимчивым к культурным моделям и идеологиям, что помогает ему достигнуть адекватности и безопасности в рамках существующего порядка.”

А. Кардинер разделил модели психологического сознания на части :

• Первичные общественные институции — определяют характер личности ( ср.: Э.Крепелин), степень невроза и другие.
• Вторичные общественные институции — проекция «основной личностной структуры», порождение.

Разгром психологической школы

Уже в ранних работах намечались открытый расизм и ксенофобия, так А. Кардинер пишет что у афроамериканцев .

«...Убогая внутренняя жизнь»; они страдают от недостаточно развитого чувства собственного достоинства; основной тип личности негра – это "карикатура на соответствующую личность белого"; негры "мстительны и злобны"; они испытывают патологическое чувство неполноценности; психика негров деформирована. «Печать угнетения»

Мнение Сергея Александровича Токарева

Известный этнограф не согласился с мнением А. Кардинера и психологической школы. Так он пишет: «Понятие "основной личности" стало в руках этнопсихологов некоей отмычкой для раскрытия особенностей каждой отдельной культуры. Какова основная личность, такова и культура. Например, на острове Алор женщины постоянно заняты земледельческими работами, поэтому они мало могут уделять внимания своим детям, даже грудным: кормят их нерегулярно и скудно, не учат их говорить, ходить и пр.; из-за этого у ребенка развивается сложное, противоречивое отношение к матери: и тоска по материнской заботе, и чувство одиночества и заброшенности, и недоверие к матери, даже вражда к ней».

В своих работах А. Кардинер резко изменил отношения к ряду народов, в том числе и своей ученице Кора ДюБуа.

С. А. Токарев называет именно примат личности над обществом главной слабостью концепции психологической школы в этнографии, доказательством чего служили ошибки и о народах острова Алор, племени команчи и других.

Несостоятельность этнопсихологической школы, которая особенно проявилась в 1952 году, привела к возникновению новых течений в антропологии. Уже при жизни А. Кардинера его соратники Р. Линтон и Р. Бенедикт и др., отходят от понятия «основная личность» и этнопсихологии. После того, как обнаружилось, что Кардинер приписывал себе полевые этнографические материалы своих учеников, школа прекратила своё существование:

«В конце концов идейный вождь этнопсихологов Абрам Кардинер, оставшийся, видимо, генералом без армии, начал действовать весьма своеобразно. В своих, последних книгах он приписывает уже одному себе исследования, проделанные в своё время его сторонниками под его редакцией, и о некоторых из этих бывших сторонников упоминает лишь вскользь и иронически, других замалчивает совсем. Рассматривая подробно те же фактические данные по народам танала, маркизцам, команчам, собранные Ральфом Линтоном, он даже не упоминает имени этого исследователя, создавая впечатление, будто он сам собрал эти сведения. Между тем Кардинер никогда и нигде не вел полевой этнографической работы. За такие, можно сказать, небывалые приемы "научной деятельности" очень резко критиковал Кардинера его же прежний единомышленник Жорж Девере»

Бенедикт Рут и понятие об этосе

В 1934 году Рут Бенедикт напишет книгу «Модели культуры», именно в ней она развивает новую теорию о том, что у каждой культуры есть стержень, который и составляет основу нации — этос. Этос — по мнению Рут Бенедикт, определяющая конфигурация элементов культуры, её основополагающая основа

Понятие «Хризантема и меч» исходит, по мнению Б. Рут, из противоречий японского национального характера, «сотканного» по её мнению из сплошных противоречий. Образ их культуры есть соединение неуместного — агрессивность и миролюбие, робкость и подавленность и другие.

Концепция «подобающего места»

Основная концепция исследовательницы. Главным в японском обществе она видела иерархию — структура долга — «он» , доказывая, что жизнь без такого деления в данном обществе невозможна.

Литература

• Виноградов Г. С. Этнография детства и русская народная культура в Сибири — М.: Восточная литература, 2009. — 896 с.
• Всеволодовский-Гернгросс В. Игры детей СССР — М., 1933.
• Комарова Г. А. Этнография детства: междисциплинарные исследования. — М., 2014.
• Кустова Ю. Г. Ребенок и детство в традиционной культуре хакасов. — СПб., 2000. — 160 с.
• Мид М. Культура и мир детства. / Под редакцией И. С. Кона — М., 1988.
• Этнография детства. Традиционные формы воспитания детей и подростков у народов Восточной и Юго-Восточной Азии. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1983.
• Этнография детства. Традиционные формы воспитания детей и подростков у народов Передней и Южной Азии. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1983.
• Этнография детства. Традиционные формы воспитания детей и подростков у народов Южной и Юго-Восточной Азии. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1988.
• Кон И. С. Ребёнок и общество: историко-этнографическая перспектива — М., 1988.
• Осорина М. В. Секретный мир детей в пространстве мира взрослых. — 4-е изд. — СПб.: Питер, 2008. — ISBN 978-5-388-00184-9.
• Борисов С. Мир русского девичества: 70—90 гг. XX века — М.: Ладомир, 2002. — 343 с.
• Борисов С. Б. Энциклопедический словарь русского детства. — Т. 1, 2. — Шадринск: Изд-во Шадринского пединститута, 2008. — 1024 с.
• Русское детство XIX—XX вв.: культурно-антропологический словарь. — Т. 1, 2. / Составитель С. Б. Борисов — СПб.: Дмитрий Буланин, 2012. — 1632 с.
• Шангина И. И. Русские дети и их игры. — СПб., 2000.
• Русские дети: иллюстрированная энциклопедия — СПб.: Искусство-СПб, 2006. — 566 с.
• Кон И. С. Мальчик — отец мужчины. — М.: Время, 2009. — 704 с.
• Этнография детства. Традиционные методы воспитания детей у народов Австралии, Океании и Индонезии — М.: Наука, 1992. — 191 с.

Отрывок, характеризующий Этнография детства

Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом: