55-й отдельный моторизованный понтонно-мостовой батальон
Поделись знанием:
Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
<tr><td style="font-size: 120%; text-align: center; color: #000000; background-color: #BDB76B" colspan="2">  55-й отдельный понтонно-мостовой батальон </td></tr>
| |
| Войска: | сухопутные |
| Род войск: | инженерные |
55-й отдельный понтонно-мостовой батальон — воинское подразделение в вооружённых силах СССР во время Великой Отечественной войны. Во время войны существовало два формирования батальона под одним и тем же номером.
Содержание
55-й отдельный понтонно-мостовой батальон
В составе действующей армии с 02.07.1941 по 10.08.1941 года.
Находился в составе 55-й танковой дивизии. 03-04.07.1941 выгружался в Новозыбкове, сосредотачивался в районе станций Карховка, Деменка. В августе 1941 года остатки 55-й танковой дивизии вместе с батальоном выведены под Харьков, где 10.08.1941 батальон был расформирован.
Подчинение
| Дата | Фронт (округ) | Армия | Корпус | Дивизия | Бригада | Примечания |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 22.06.1941 | Резерв Ставки ГК | 21-я армия | 25-й механизированный корпус | 55-я танковая дивизия | - | - |
| 01.07.1941 | Резерв Ставки ГК (Группа армий резерва Ставки ГК) | 21-я армия | 25-й механизированный корпус | 55-я танковая дивизия | - | - |
| 10.07.1941 | Западный фронт | 21-я армия | 25-й механизированный корпус | 55-я танковая дивизия | - | - |
| 01.08.1941 | Центральный фронт | 21-я армия | 25-й механизированный корпус | 55-я танковая дивизия | - | - |
55-й отдельный моторизованный понтонно-мостовой Новгородский батальон
Сформирован на базе 30-го понтонно-мостового полка непосредственно после начала боевых действий.
В составе действующей армии с 28.06.1941 по 15.11.1944 и с 09.08.1945 по по 03.09.1945 года.
С начала войны обеспечивал войска Северо-Западного фронта, севернее Новгорода отошёл за Волхов. До 1944 года участвовал в боевых действиях на Волхове. С января 1944 года принимает участие в Новгородско-Лужской операции, занимаясь строительством ледовых и мостовых переправ на плацдарм в районе Подберезье. Отличился при освобождении Новгорода, в то время батальоном командовал подполковник Будилов Яков Георгиевич. Затем обеспечивал наступающие войска в дальнейшем наступлении на лужском направлении.
В мае 1944 года переброшен на Свирский оборонительный рубеж, где обеспечивал переправу войск 7-й армии через Свирь, а затем через другие водные преграды. В сентябре 1944 переброшен в Заполярье, где принимал участие в Петсамо-Киркенесской операции. После её окончания находился в резерве, в июне 1945 года переброшен на Дальний Восток, где обеспечивал наступление советских войск во время Маньчжурской операции.
Подчинение
| Дата | Фронт (округ) | Армия | Корпус | Дивизия | Бригада | Примечания |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 10.07.1941 | Северо-Западный фронт | - | - | - | - | - |
| 01.08.1941 | Северо-Западный фронт | - | - | - | - | - |
| 01.09.1941 | Северо-Западный фронт | - | - | - | - | - |
| 01.10.1941 | Северо-Западный фронт | - | - | - | - | - |
| 01.11.1941 | Северо-Западный фронт | Новгородская оперативная группа | - | - | - | - |
| 01.12.1941 | Северо-Западный фронт | Новгородская армейская оперативная группа | - | - | - | - |
| 01.01.1942 | Волховский фронт | 52-я армия | - | - | - | - |
| 01.02.1942 | Волховский фронт | 52-я армия | - | - | - | - |
| 01.03.1942 | Волховский фронт | 52-я армия | - | - | - | - |
| 01.04.1942 | Волховский фронт | 52-я армия | - | - | - | - |
| 01.05.1942 | Ленинградский фронт | Группа войск Волховского направления | - | - | - | - |
| 01.06.1942 | Ленинградский фронт | Волховская группа войск | - | - | - | - |
| 01.07.1942 | Волховский фронт | - | - | - | - | - |
| 01.08.1942 | Волховский фронт | - | - | - | - | - |
| 01.09.1942 | Волховский фронт | 8-я армия | - | - | - | - |
| 01.10.1942 | Волховский фронт | 2-я ударная армия | - | - | - | - |
| 01.11.1942 | Волховский фронт | - | - | - | - | - |
| 01.12.1942 | Волховский фронт | - | - | - | - | - |
| 01.01.1943 | Волховский фронт | - | - | - | - | - |
| 01.02.1943 | Волховский фронт | - | - | - | - | - |
| 01.03.1943 | Волховский фронт | 52-я армия | - | - | - | - |
| 01.04.1943 | Волховский фронт | 52-я армия | - | - | - | - |
| 01.05.1943 | Волховский фронт | 4-я армия | - | - | - | - |
| 01.06.1943 | Волховский фронт | 4-я армия | - | - | - | - |
| 01.07.1943 | Волховский фронт | 4-я армия | - | - | - | - |
| 01.08.1943 | Волховский фронт | 4-я армия | - | - | - | - |
| 01.09.1943 | Волховский фронт | 4-я армия | - | - | - | - |
| 01.10.1943 | Волховский фронт | 4-я армия | - | - | - | - |
| 01.11.1943 | Волховский фронт | 59-я армия | - | - | - | - |
| 01.12.1943 | Волховский фронт | 59-я армия | - | - | - | - |
| 01.01.1944 | Волховский фронт | 59-я армия | - | - | - | - |
| 01.02.1944 | Волховский фронт | 59-я армия | - | - | - | - |
| 01.03.1944 | Ленинградский фронт | 54-я армия | - | - | - | - |
| 01.04.1944 | 2-й Прибалтийский фронт | 22-я армия | - | - | - | - |
| 01.05.1944 | 2-й Прибалтийский фронт | - | - | - | - | - |
| 01.06.1944 | 2-й Прибалтийский фронт | - | - | - | - | - |
| 01.07.1944 | Карельский фронт | 7-я армия | - | - | - | - |
| 01.08.1944 | Карельский фронт | 7-я армия | - | - | - | - |
| 01.09.1944 | Карельский фронт | - | - | - | - | - |
| 01.10.1944 | Карельский фронт | - | - | - | - | - |
| 01.11.1944 | Карельский фронт | - | - | - | - | - |
| 01.12.1944 | Резерв Ставки ВГК | Полевое управление Карельского фронта | - | - | - | - |
| 01.01.1945 | Резерв Ставки ВГК | Резервное фронтовое управление | - | - | - | - |
| 01.02.1945 | Резерв Ставки ВГК | Резервное фронтовое управление | - | - | - | - |
| 01.03.1945 | Резерв Ставки ВГК | Резервное фронтовое управление | - | - | - | - |
| 01.04.1945 | Резерв Ставки ВГК | Резервное фронтовое управление | - | - | - | - |
| 01.05.1945 | Резерв Ставки ВГК | Резервное фронтовое управление | - | - | - | - |
| 01.06.1945 | Резерв Ставки ВГК | Резервное фронтовое управление | - | - | - | - |
| 01.07.1945 | Приморская группа войск | - | - | - | - | - |
| 01.08.1945 | Приморская группа войск | 5-я армия | - | - | - | - |
| 09.08.1945 | 1-й Дальневосточный фронт | 5-я армия | - | - | - | - |
| 09.08.1945 | 1-й Дальневосточный фронт | 5-я армия | - | - | - | - |
Напишите отзыв о статье "55-й отдельный моторизованный понтонно-мостовой батальон"
Ссылки
- [www.soldat.ru/doc/perechen Перечень № 27 инженерных частей (отдельных батальонов, рот, отрядов), со сроками вхождения их в состав действующей армии в годы Великой Отечественной войны 1941—1945]
Отрывок, характеризующий 55-й отдельный моторизованный понтонно-мостовой батальон
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
