Адамович, Михаил Михайлович (художник)
| Михаил Михайлович Адамович | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Влияние: | |
Михаил Михайлович Адамович (6 (18) июля 1884, Москва, Российская империя — 16 ноября 1947, Москва, РСФСР) — российский и советский живописец, график, художник декоративно-прикладного искусства, монументалист; один из создателей агитационного фарфора[1].
Член и экспонент объединений «Московский салон», художественного кружка «Среда», «Мира искусства», Общины художников, АХРР. Член русского художественно-промышленного общества.
Биография
С 1894 по 1907 году обучался в Строгановском Центральном училище технического рисования — Императорском Строгановском Центральном художественно-промышленном училище, окончив которое с золотой медалью, был направлен на стажировку в Италию на два года.
С 1908 по 1913 годы трудился в Москве (дом Скакового общества, частный дом Руперта) и Санкт-Петербурге (в 1910—1911 годах выполнил росписи с изображением сцен Евангелия и жития Свт Николая в нижней церкви храма Христа Спасителя, построенного в память моряков, погибших в войне с Японией). В 1914 году выполнил проект мозаики для усыпальницы короля Георга I (Греция).
С 1914 по 1917 годы находился на военной службе. В 1918 участвовал в оформлении Покровской площади в Петрограде к первой годовщине Октябрьской революции. С 1919 по 1921 годы служил в Красной Армии.
В качестве художника с 1918 по 1919 и с 1921 по 1924 годы работал на Государственном фарфоровом заводе в Петрограде (Ленинграде), будучи автором серии тарелок «Виды старого Петербурга» («Мотив Адмиралтейства», «Сфинкс», 1919), сервизы «Цветы» (1922), агитационные тарелки «Красная звезда», «Красный человек», «Вся власть Советам» (1921), «Кто не работает — тот не ест» (1921), «РСФСР» (1922), «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» (1923) и другие[2]. В 1925 году за роспись по фарфору удостоен золотой медали на Международной выставке художественно-декоративных искусств в Париже.
В 1926 по рисункам Адамовича на Ленинградском фарфоровом заводе им. М. В. Ломоносова был выполнен столовый сервиз «Индустриализация». В 1924—1927 работал художником на Волховской фарфорово-фаянсовой фабрике, а с 1927 по 1934 годы — на Дулёвском фарфоровом заводе.
В 1930-40-х годах выполнил ряд монументальных росписей в Москве — интерьер в здании гостиницы «Москва» и в магазине на улице Горького.
Произведения Адамовича находятся в крупнейших музейных собраниях, в том числе в Государственном Эрмитаже (Музее фарфора), Государственной Третьяковской галерее, Всероссийском музее декоративно-прикладного и народного искусства, Государственном музее керамики и усадьбе «Кусково» XVIII века и других[3].
Напишите отзыв о статье "Адамович, Михаил Михайлович (художник)"
Примечания
- ↑ [www.jamert.eu/farfor/адамович-михаил-михайлович/ Агитационный фарфор. Адамович Михаил Михайлович.]
- ↑ [www.antik-invest.ru/blog/?p=3817 Агитфарфор. Государственный фарфоровый завод и художники.]
- ↑ [magazin.domantik.ru/publications/new-arrivals/podborka-serviza-selskaya-zhizn-po-modeli-m-adamovicha Подборка сервиза «Сельская жизнь» по модели М. Адамовича Дулёвского фарфорового завода.]
Ссылки
- [www.vellum.ru/painters/i225/ Адамович Михаил Михайлович]
Отрывок, характеризующий Адамович, Михаил Михайлович (художник)
Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
