Алдема, Гиль

Гиль Алдема ивр. ‏גיל אלדמע‏‎
Гиль Алдема в 2001 году
Основная информация
Дата рождения	17 сентября 1928(1928-09-17)
Место рождения	Шхунат-Борохов, Палестина
Дата смерти	28 сентября 2014(2014-09-28) (86 лет)
Место смерти	Тель-Авив, Израиль
Страна	Израиль
Профессии	композитор, аранжировщик, радиоведущий
Сотрудничество	Хор «Ринат» «Хабурат Рананим»
Аудио, фото, видео на Викискладе

Гиль Алдема (ивр. ‏גיל אלדמע‏‎; 17 сентября 1928, Шхунат-Борохов, Британский мандат в Палестине — 28 сентября 2014, Тель-Авив) — израильский композитор, аранжировщик и музыкальный педагог, ведущий музыкальных радиопередач и организатор фестивалей ивритской песни. Лауреат Премии Израиля (2004) в области ивритской песни.

Биография

Гиль Алдема родился в 1928 году в Шхунат-Борохов (ныне город Гиватаим) в подмандатной Палестине в семье Захавы и Авраама Алдемы (Айзенштайна). Отец Гиля был преподавателем музыки в гимназии «Герцлия» с момента её основания и организатором первого в Тель-Авиве Пуримского шествия в 1912 году. Дом семейства Алдема в Шхунат-Борохов был центром культурной жизни, а его двор служил в летние месяцы открытой театральной площадкой на 900 зрительских мест. Среди выступавших там театральных трупп были «Габима», «Охель» и «Ха-Мататэ» — ведущие еврейские театры подмандатной Палестины.

В 11 лет Гиль Алдема вступил в молодёжное движение «Ха-ноар ха-овед». По окончании учёбы в гимназии «Герцлия» он с группой других членов движения был направлен «Пальмахом» развивать земли вокруг кибуца Дафна в Галилее. Во время Войны за независимость Израиля Гиль вёл с Даной Коган трансляции радиостанции «Коль ха-Галиль» из кибуца Айелет ха-Шахар; эти передачи Гиль открывал исполнением на аккордеоне гимна «Пальмаха» и закрывал исполнением «Гимна еврейских партизан». Он также участвовал в боевых действиях в Галилее и в захвате Лидды и Рамлы в составе бригады «Ифтах». В 1949 году Алдема, направленный в качестве связного в крепость Бельвуар, подорвался на мине. Его жизнь удалось спасти, но он потерял ногу, ампутированную выше колена.

После войны Алдема учился в Иерусалимской музыкальной академии, после её окончания начав работать учителем музыки в молодёжной деревне Адасим, где создал хор и оркестр. С 1957 года он продолжал своё музыкальное образование в Нью-Йорке, в Маннес-колледже. Там он познакомился со своей будущей женой Вики Капелович, с которой обвенчался в 1960 году. По возвращении в Израиль Алдема начал работать на радиостанции «Коль Исраэль», где провёл следующие 30 лет жизни. Спектр его задач на «Коль Исраэль» включал написание оригинальной музыки и аранжировок для радиопередач, редакторскую, режиссёрскую и продюсерскую работу. Он также занимался организацией фестивалей ивритской песни. По инициативе директора музыкальных программ «Коль Исраэль» Ханоха Хасона были созданы хор «Ринат» и ансамбль «Хабурат Рананим», с которыми Алдема работал много лет; среди его учеников были многие ведущие израильские музыканты следующих поколений.

Гиль Алдема умер в сентябре 2014 года, оставив после себя вдову и четверых детей.

Творчество

Уже к трём годам у Гиля Алдемы наметился выдающийся музыкальный слух. В шесть лет мальчик начал учиться игре на фортепиано, а через два года — на скрипке. Ещё в гимназии Гиль сочинял музыку для различных мероприятий и праздников. Музыку к своей первой песне, «Верх блаженства» (ивр. ‏שיא הכיף‏‎ — Си ха-Кейф), он написал во время пребывания в кибуце Дафна по просьбе Хаима Файнера (позже известный израильский поэт, лауреат Премии Израиля Хаим Хефер). Позже Алдема положил на музыку стихотворение Натана Альтермана «Посиделки на Кипре» (ивр. ‏קומזיץ בקפריסין‏‎ — Кумзиц ба-Каприсин).

Новое развитие песенное творчество Алдемы получило в годы работы в молодёжной деревне Адасим, где были написаны произведения, которые, согласно официальному сайту Премии Израиля, вошли в золотой фонд ивритской песни — «Колосья» (ивр. ‏שיבולים‏‎), «Куда пошёл возлюбленный твой» (ивр. ‏אנה פנה דודך‏‎), «Рыбацкий танец» (ивр. ‏מחול הדייגים‏‎) и другие.

В годы работы на радио любимым видом творчества для Алдемы стала переработка и аранжировка забытых ивритских песен, которой он вначале занимался для хора «Ринат» по просьбе дирижёра Гари Бертини. В общей сложности им были переработаны таким образом около 500 песен. В 2000 году в свет вышел сборник хоровых аранжировок Гиля Алдемы «Музыкальный веер», где собраны десятки переработанных им песен. В предисловии к этой книге израильский музыковед Элияху ха-Коэн пишет об аранжировках Алдемы следующим образом:

Особенно выделяет Гиля Алдему умение создать симфоническую гармонию, раздвигающую границы оригинальной мелодии и придающую песне новое измерение звукового разнообразия... Он не только обогащал музыкальную ткань новыми гармониями, но и сплетал нити утка и основы в богатый и пленительный узор.

В 2004 году творчество Гиля Алдемы было удостоено Премии Израиля в области ивритской песни.

Ссылки

• [cms.education.gov.il/EducationCMS/Units/PrasIsrael/Tashsad/GilAldema Биография] на официальном сайте Премии Израиля  (иврит)

Отрывок, характеризующий Алдема, Гиль

Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.