Александров, Александр Иванович (критик)
| Александр Иванович Александров | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
Алекса́ндр Ива́нович Алекса́ндров (1918, Москва — 1987, Москва) — советский кинокритик, киновед, редактор.
Биография
Александр Иванович Александров родился в 1918 году в Москве. Его отец, Иван Николаевич Александров, был актёром Камерного театра.
В 1930-е годы Александров учился на историческом факультете Московского института философии, литературы и истории. В 1941 году студентом ушёл на фронт, воевал в пехоте и авиации. В послевоенное время работал редактором в издательстве в Лейпциге. Вернувшись на родину, возглавлял отделы в редакциях различных газет и журналов[1].
С 1962 по 1966 год был начальником иностранного отдела Госфильмофонда СССР. По словам киноведа Наума Клеймана, при Александрове в Госфильмофонде возникла «стимулирующая дискуссии научная атмосфера», на просмотры новых зарубежных кинокартин стали регулярно приезжать «все лидеры тогдашней критики: Инна Соловьева, Вера Шитова, Майя Туровская, Нея Зоркая, Юрий Ханютин»[2]. Нея Зоркая вспоминала[3]:
А. И. Александров (…) обожал открывать и показывать ранее засекреченное, радовался, что в залы рвётся молодёжь. И мы рвались — это были прекрасные дни! Смотрели мировое кино, по 4-5 копий в день.
Александр Александров выступал в печати с рецензиями, читал лекции о кино, организовывал кинопоказы по всему Советскому Союзу. Он также подготовил для издательства «Искусство» сборник о Франсуа Трюффо, который был отклонён по цензурным соображениям. Тем не менее опубликованная в «Искусстве кино» рецензия Александрова на фильм Трюффо «Нежная кожа» (1964) оказала, по свидетельству киноведа Александра Трошина, существенное влияние на тогдашних студентов ВГИКа. Киновед Елена Гращенкова писала[1]:
Когда-то Александр Иванович написал прекрасную рецензию на фильм Франсуа Трюффо «Нежная кожа». Этот фильм был для него программным. Потому что в нем была сделана удачная попытка «неустанно бродить по берегам потока времени и вылавливать разные вещи» (так говорил он о собственном творческом существовании). Но главное, потому, что «нежная кожа» была знаком самого Александра Ивановича. И ему было очень нелегко залечивать раны, которые он непрестанно получал, стоило ему открыть глаза и почувствовать Время.
С десятилетнего возраста Александр Александров занимался фотографией. О его фотоработах высоко отзывались Арсений Тарковский, Чингиз Айтматов, Сергей Герасимов, Юрий Домбровский[1].
Напишите отзыв о статье "Александров, Александр Иванович (критик)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Елена Гращенкова, Александр Трошин. [www.kinozapiski.ru/ru/article/sendvalues/1073/ Человек с «нежной кожей»]. «Киноведческие записки», № 43 (1999). Проверено 9 ноября 2014.
- ↑ Наум Клейман. [www.kinozapiski.ru/data/home/articles/attache/262.pdf Интеллектуальная «печурка»]. «Киноведческие записки», № 86 (2008). Проверено 9 ноября 2014.
- ↑ Нея Зоркая. Как я стала киноведом / Сост. Мария Зоркая. — М.: Аграф, 2011. — С. 245. — 448 с. — (Символы времени). — 1000 экз. — ISBN 978-5-7784-0414-4.
Библиография
- Кино и время: Бюллетень. Вып. 3 / Редкол.: А. Александров, О. Якубович-Ясный (отв. ред.) и др. —М.: Госфильмофонд СССР, 1963. — 543 с.
- Кино и время: Бюллетень. Вып. 4 / Редкол.: А. Александров, О. Якубович (отв. ред.) и др.; отв. за выпуск В. Свешников. — М.: Госфильмофонд СССР, 1965. — 562 с.
Отрывок, характеризующий Александров, Александр Иванович (критик)
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
