Александр (Малинин)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Александр и фамилией Малинин.

Епископ Александр<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Епископ Нолинский, викарий Вятской епархии
25 ноября 1928 — ок. февраля 1929
Предшественник:	Авраамий (Чурилин)
Преемник:	Георгий (Анисимов)
Образование:	Казанская духовная академия (1914)
Имя при рождении:	Александр Павлович Малинин
Рождение:	26 марта 1880(1880-03-26) село Бусаево, Рязанский уезд, Рязанская губерния
Смерть:	ок. февраля 1929 Вишерский исправительно-трудовой лагерь

Епископ Александр (в миру Александр Павлович Малинин; 26 марта 1880, Бусаево, Рязанский уезд, Рязанская губерния — январь/февраль 1929, Вишерский исправительно-трудовой лагерь) — епископ Русской Православной Церкви, епископ Нолинский, викарий Вятской епархии.

Биография

Родился 26 марта 1880 года в селе Бусаеве Рязанского уезда Рязанской губернии в семье псаломщика.

Окончил Рязанское духовное училище, а в 1901 году окончил Рязанскую духовную семинарию, но сан принимать не стал.

В том же году поступил в Казанский ветеринарный институт, но через год покинул это учебное заведение и в течение нескольких лет трудился учителем церковно-приходской школы.

Интересный отзыв о нём оставил председатель Рязанского уездного отделения епархиального училищного совета протоиерей Александр Боголюбов: «Александр Малинин по характеру своему человек добрый, сердечный, в обращении с учениками весьма гуманен, поведения самого скромного. Человек он в высшей степени религиозный и как педагог-воспитатель чудный, но как преподаватель — слабый. Мало знаком с лучшими приёмами преподавания. В частных рассуждениях он иногда проявляет некоторые странности, но недурного направления».

В 1908 году Александр Малинин стал вольнослушателем Казанской духовной академии, через два года начал обучение в этой академии уже в качестве студента. В 1914 году окончил Казанскую духовную академию со степенью кандидата богословия за сочинение «Тунгусы и история распространения христианства между ними» с правом быть преподавателем и занимать административные должности по духовно-учебному ведомству, но при соискании степени магистра богословия держать новые устные или письменные испытания по некоторым предметам.

По окончании Академии служил поступил на службу в армию, где стал санитаром. Через полгода он попал в плен и только в 1918 году вернулся на родину.

В 1924 году архиепископом Гурием (Степановым) пострижен в монашество и определён в число братии Московского Покровского монастыря в сане иеромонаха, где и находился до своего епископства.

В 1927 году иеромонах Александр резко выступил против «Декларации» митрополита Сергия. Единомышленником отца Александра стал член церковного совета Покровского монастыря Михаил Александрович Жижиленко, но вскоре их пути разошлись. Несмотря на отрицательное отношение к политике компромиссов, иеромонах Александр не пошёл на разрыв с митрополитом Сергием и со временем смягчил свою позицию.

Епископ Вениамин (Милов), в то время настоятель монастыря, так отозвался о нём:

Говорил он под нос, чуть слышно, дикцией не занимался. Но людская тяга к нему как к проповеднику была огромная. Железным, плотным кольцом окружал его народ, когда он выходил говорить поучения. Женщины освобождали уши от платков, чтобы расслышать тихо произносимые фразы. Секрет его успеха заключался в необыкновенно детской простоте слова, в темах, взятых буквально из жизни, в искреннем христианском сочувствии горю и нуждам предстоящих. Так как вне храма отец Александр говорил мало, то скопившаяся душевная энергия прорывалась в его речах, и его изустное слово казалось разожженным, раскаленным. Он иногда едва удерживался от слез во время проповеди. Простота же его фраз освобождала слушателей от необходимости напрягать мозг, чтобы понять содержание речи.

В ноябре 1928 года было принято решение о хиротонии иеромонаха Александра во епископа Нолинского, викария Вятской епархии. Сам иеромонах Александр узнал о своей хиротонии за три дня до назначенной даты от епископа Вятского и Слободского Павла (Борисовского).

24 ноября 1928 года в Москве в зале заседаний Временного Патриаршего Священного Синода на улице Короленко в Сокольниках состоялось его наречение во епископа. В своей речи на наречении епископ в частности сказал:

В мирное время среди подвижников иерархов были и такие, которые искали в епископстве почёт и славу и находили их; а теперь иерархи призываются к великому подвигу — быть впереди всех в страде церковной. Свв. Апостолы, когда выражали свою готовность пить Христову чашу и креститься Его крещением, не вполне понимали сущность этих слов, а мы теперь понимаем их, знаем, ибо видим, как они в действительности переживаются иерархами и идём на тот же подвиг; посему, слыша Вашу волю о своём избрании во епископа, я с дерзновением сказал: приемлю, и ничтоже вопреки глаголю, ибо в мирное время отказ от сего избрания был бы принят за глубокое смирение, а теперь может быть сочтен за боязнь пить чашу Христову и креститься Его крещением. Впереди на пути своем я вижу шипы и терния, но верую во всемогущую благодать архиерейства, которую Вы, Святители, по воле Пастыреначальника Христа низведете в моё недостойное сердце. Прошу Ваших Святительских молитв, да действием их шире и глубже раскроется моё греховное сердце и исполненный благодати Архиерейства, стану и я с Вами на стражу церковную, чтобы благовествовать спасительную истину без земного страха, но в благодатной силе, а свершив земное служение, и мне получить хотя малую обитель в дому Отца Нашего Небесного.

25 ноября 1928 года в храме Воскресения в Сокольниках в Москве хиротонисан во епископа Нилинского, викария Вятской епархии. Хиторонию совершили 12 архиереев во главе с заместителем Патриаршего Местоблюстителя митрополитом Сергием (Страгородским).

Накануне отъезда в епархию, в ночь с 10 на 11 декабря 1928 года, он был арестован. Основанием для ареста стали его слова при наречении и на обеде после хиротонии. Архипастырю предъявили обвинение по статье 58 часть 10 за «антисоветскую пропаганду о гонениях на Церковь в присутствии приехавших из-за границы лиц»: «Малинин Александр Павлович, — говорится в постановлении СООГПУ, — в помещении церковного центра (так называемого Сергиевского Синода) использовал религиозный обряд „наречения в епископы“ для произнесения антисоветской речи на тему о гонениях на церковь и веру в СССР, о преследовании духовенства, что нет в СССР ни одного епископа, который бы не сидел в тюрьме и т. д. Речь была сказана с целью передать присутствовавшему на обряде епископу Литовскому Елевферию, приехавшему из-за границы заведомо ложные сведения о гонении на религию со стороны безбожного государства».

11 января 1929 года Особым совещанием ОГПУ епископ Александр был приговорён к трём годам концлагеря. Срок епископ Александр должен был отбывать в Вишерском лагере. После прибытия в лагерь на принудительные работы, заболел там воспалением лёгких и через месяц скончался.

Как отмечал митрополит Мануил (Лемешевский), «это был архипастырь необычайной, истинно монашеской простоты, нестяжательности и скромности».

«Епископ Иоанн»

Наречение и хиротония епископа Александра были подробно описаны участником тех событий митрополитом Литовским Елевферием (Богоявленским) в своей книге «Неделя в Патриархии», изданной в 1933 году в Париже. Однако митрополит Елефверий допустил ошибку, назвав епископа Александра Иоанном. Кроме того митрополит Елевферий не привёл ни фамилии епископа Александра, ни его кафедры.

Ошибка, допущенная митрополитом Елевферием, попала и в труд митрополита Мануила (Лемешевского) «Русские православные иерархи», где наряду с краткой статьёй о епископе Александре (Малинине), содержалась статья и о епископе Глазовском Иоанне: «Годы пострижения в монашество и рукоположения в священный сан неизвестны. 15 ноября н/ст 1928 года хиротонисан во епископа Глазовского, вик[ария] Вятской епархии. Хиротония совершена в Москве в храме Воскресения <…> В списках Патриарха Сергия и других епископ Иоанн совершенно не значится, хотя о его хиротонии ясно указывает митр[ополит] Елевферий в своей книге „Неделя в Патриархии“. Печально только, что последний не указал ни фамилии новонареченного епископа, в хиротонии которого он сам участвовал, ни кафедры, на какую посвящали епископа Иоанна. Дальнейших сведений о нём не имеем».

Митрополит Мануил ошибся в дате хиротонии, которая состоялась не 15, а 25 ноября, а также, не зная точное название кафедры (митрополит Елевферий упомянул лишь о том, что он избран викарием Вятской епархии), на которую был назначен епископ Иоанн, называет его епископом Глазовским. По-видимому, привязка к городу Глазову была сделана митрополитом Мануилом условно, поскольку эта кафедра в тот момент была вакантна. Вслед за митрополитом Мануилом информацию о епископе Иоанне стали повторять и другие издания.

Разгадать тайну «владыки Иоанна» удалось историку Андрею Кострюкову, который нашёл в архиве Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата копию письма митрополита Сергия (Страгородского) митрополиту Елевферию (Богоявленскому), в котором говорится: «в архиереи мы с Вами ставили не Иоанна, а Александра».

Первая подробная биография епископа Александра, составленная Андреем Кострюковым на основе следственное дела епископа Александра и других источников, была опубликована в 2014 году в Вестнике ПСТГУ и в Журнале Московской Патриархии.

Отрывок, характеризующий Александр (Малинин)

– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.