Аль-Мансур ибн Бологгин

В Википедии есть статьи о других людях с лакабом аль-Мансур и куньей Абуль-Фатх.

Аль-Мансур ибн Бологгин араб. المنصور بن بلوجن‎
Амир государства Зиридов
984 — 996
Предшественник:	Бологгин ибн Зири
Преемник:	Бадис ибн аль-Мансур
Вероисповедание:	Ислам
Смерть:	996(0996)
Род:	Зириды
Отец:	Бологгин ибн Зири
Дети:	Бадис

Аль-Мансур Абуль-Фатх ибн Бологгин ибн Зири (ум. 996) — второй амир государства Зиридов в 984—996 годах, первый формально независимый от халифата Фатимидов правитель Алжира и Ифрикии, сын основателя зиридского государства Бологгина ибн Зири.

Происхождение

Аль-Мансур ибн Бологгин происходил из берберского племени санхаджи, доминировавшего в то время на территории Среднего Магриба. Его отец Бологгин ибн Зири, сын основателя династии Зиридов Зири ибн Манада, был назначен наместником фатимидского халифа в Ифрикии с правом передавать свою должность по наследству. Вскоре Бологгин стал фактически независимым правителем, лишь формально признавая над собой власть Фатимидов.

Политическая биография

Аль-Мансур ибн Бологгин был провозглашён наследником своего отца ещё при его жизни и получил в управление первую столицу Зиридов — город Ашир. В день смерти Бологгина ибн Зири в 984 году аль-Мансур находился в Ашире, куда вскоре с печальной новостью прибыл Абу Зохбель, мавла его отца. Аль-Мансур незамедлительно принял командование силами санхаджи и выдвинулся в город Сабра, располагавшийся невдалеке от Кайруана. Здесь он формально получил от представителей фатимидского халифа должность наместника Ифрикии и Магриба на тех же условиях, на которых её занимал его отец Бологгин. Своими первыми распоряжениями аль-Мансур назначил своего брата Итувефта управлять Аширом, а своему дяде по отцу Абу-ль-Бехару доверил управление Тахертом (ныне Тиарет).

После этого аль-Мансур решил сместить наместника Кайруана Абдаллаха ибн Мухаммеда аль-Катеба, принадлежавшего к династии Аглабидов и поставленного во главе города Бологгином ибн Зири в 974 году. Находясь на своей должности, Абдаллах аль-Катеб скопил огромное состояние и приобрёл большую поддержку при дворе халифа в Каире. При таком положении дел власть аль-Мансура над священным городом оставалась довольно условной. Более того, в 987 году он получил от халифа аль-Азиза письмо с требованием включить имя Абдаллаха аль-Катеба в хутбу, что было равносильно провозглашению аль-Катеба наследником власти аль-Мансура. Шесть месяцев спустя аль-Мансур пригласил Абдаллаха ибн Мухаммеда на конную прогулку, во время которой приближённые аль-Мансура закололи Абдаллаха копьями вместе с его сыном Юсуфом. Первый удар копьём Абдаллаху нанёс сам аль-Мансур. Наместником Кайруана был назначен Юсуф ибн Абу Мухаммед.

Прийдя к власти, аль-Мансур провозгласил себя независимым от халифата Фатимидов правителем. По словам Ибн Изари, вступив в Кайруан, аль-Мансур заявил встречавшим его именитым горожанам следующее: «Я не из тех, кого назначают и смещают одним росчерком пера, так как я унаследовал это государство от моих отцов и праотцов».

В ответ на заявление аль-Мансура о независимости от Фатимидского халифата, из Каира в область племени котама был послан официальный фатимидский проповедник Абу-ль-Фехм Хасан, который своими речами в 986 году поднял это воинственное племя против аль-Мансура. В это же время аль-Мансуру из Каира был прислан приказ ничего не предпринимать против мятежа Абу-ль-Фехма. Восстание котама продолжалось два года и было подавлено аль-Мансуром с невероятной жестокостью. Абу-ль-Фехм был схвачен и по приказу аль-Мансура казнён изощрённым способом: ему вспороли живот и вынули печень, после чего рабы-негры расчленили его тело, приготовили из него жаркое и съели всё до костей. В 989 году котама вновь подняли мятеж, который возглавил некий Абу-ль-Фердж, выдававший себя за внука халифа аль-Каима. Это восстание также было подавлено аль-Мансуром, после чего Зириды установили свою власть над всей восточной частью Магриба, а над котама были поставлены зиридские наместники. В этот период аль-Мансур доверил управление Аширом и прилегающими областями своему брату Хаммаду.

Однако западную часть (территория современного Марокко) амиру аль-Мансуру подчинить не удалось. Ещё в 985 году он возобновил войну с враждебным племенем зената, которое захватило Фес и Сиджильмасу, и направил в Западный Магриб армию во главе со своим братом Итувефтом ибн Бологгином, чтобы вытеснить оттуда зената. Однако Итувефт вскоре был разбит амиром Феса Зири ибн Атия аль-Картасом и вернулся в Ашир ни с чем. После долгой войны за восстановление власти Зиридов над Фесом и Сиджильмасой аль-Мансуру всё же пришлось оставить весь Западный Магриб племени зената, успешные войны с которым вели его отец и дед, и кордовскому хаджибу аль-Мансуру ибн Абу Амиру. С последним аль-Мансур ибн Бологгин договорился о нейтралитете.

В 989—990 годах против власти аль-Мансура поднял мятеж его дядя Абу-ль-Бехар ибн Зири, управлявший Тахертом в качестве наместника, однако при приближении аль-Мансура мятежник бежал в Западный Магриб. Аль-Мансур долго его, пока не закончился провиант, затем повернул назад, а Абу-ль-Бехару удалось найти прибежище у хаджиба аль-Мансура ибн Абу Амира. Правителем Тахерта был поставлен Итувефт ибн Бологгин. Спустя три года Абу-ль-Бехар ибн Зири добровольно вернулся в Кайруан и был прощён своим племянником аль-Мансуром.

Правление аль-Мансура ибн Бологгина известно, помимо прочего, и некоторыми строительными достижениями. В частности, в городе Мансурия для него был воздвигнут роскошный дворец, окружённый садом.

Семья

После смерти аль-Мансура в 996 году правителем государства Зиридов стал его сын Бадис ибн аль-Мансур, который вновь признал над собой верховную власть фатимидского халифа.

Литература

• Али-заде, Айдын Ариф оглы. Хроника мусульманских государств I-VII веков хиджры. — 2-е, испр. и доп.. — М.: Умма, 2007. — 445 с. — 3000 экз. — ISBN 5-94824-111-4.
• Жюльен, Шарль-Андре. [books.google.ru/books?id=d4EGAwAAQBAJ&pg=PA6&dq=%D0%98%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%B8%D1%8F+%D0%A1%D0%B5%D0%B2%D0%B5%D1%80%D0%BD%D0%BE%D0%B9+%D0%90%D1%84%D1%80%D0%B8%D0%BA%D0%B8&hl=ru&sa=X&ved=0ahUKEwiQrdXTjozOAhULG5oKHTv_AOcQ6AEIGzAA#v=snippet&q=%D0%B7%D0%B8%D1%80%D0%B8%D0%B4&f=false История Северной Африки. Тунис. Алжир. Марокко. От арабского завоевания до 1830 года] / Пер. с французского А. Е. Аничковой. — М.: Издательство иностранной литературы, 1961. — 424 с.
• Ibn Khaldoun. [books.google.fr/books?id=7sLjxy3gq2EC&pg=PA9#v=onepage&q&f=false Histoire des Berbères et des dynasties musulmanes de l'Afrique Septentrionale] / traduction — William Mac Guckin Slane. — Alger: Imprimerie du Gouvernement, 1854. — Vol. 2. — 635 p.

Отрывок, характеризующий Аль-Мансур ибн Бологгин

Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.