Амари, Эмерико

Эмерико Амари
Emerico Amari
Род деятельности:	политика, экономика, статистика, педагогика, публицистика, право

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Эмерико Амари (итал. Emerico Amari; 10 мая 1810, Палермо, — 20 сентября 1870, там же) — видный итальянский политик, экономист, статистик, публицист, юрист, издатель и педагог XIX века.

Биография

Родился в дворянской семье.

Амари получил юридическое и экономическое образование с акцентом на политэкономию.

Совместно с видным итальянским экономистом Франческо Феррарой стал издавать в 1838 году в своём родном городе «Статистический журнал» (ит. «Giornale de Statistica»).

Помимо этого, Эмерико Амари издал отдельно заметный труд под заголовком «О природе и успехах промышленности». В 1841 году Эмерико Амари получил должность профессора уголовного права при Палермском университете, где написал «Трактат о теории прогресса».

В 1842 году Амари получил назначение на должность директора палермитанской тюрьмы, однако за участие в республиканских движениях 1847 и 1848 годов был арестован сам.

Выбранный потом в парламент, он занимал в нем должность вице-президента. Когда снова вспыхнул конфликт между неаполитанскими войсками и сицилийцами (23 марта 1849 года), Амари поспешил опять на свой родной остров, но скоро вынужден был бежать.

Отсюда он снова возвратился в Сардинское королевство, где прожил 12 лет. К этому периоду относится его наиболее значимая работа - «Critica di una scienza delle legislazioni comparate» (Генуя, 1857).

В 1861 году Амари снова вернулся в Италию и в 1867 году был во второй раз избран в Парламент Италии.

Эмерико Амари скончался 20 сентября 1870 года в Палермо в возрасте шестидесяти лет.

После его смерти, в родном городе ему была воздвигнута статуя, а одна из улиц Палермо была названа в его честь.

Литература

• Замполо, «Commemorazione di Emerico Amari» (Палермо, 1871).

Источники

• Амари, Эмерико // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Амари, Эмерико

– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.