Барыла, Юзеф

Юзеф Барыла
польск. Józef Baryła
Принадлежность	Войско Польское
Род войск	Главное политическое управление
Годы службы	1945-1986
Звание	генерал армии
Награды и премии

Юзеф Барыла (польск. Józef Baryła; 21 ноября 1924, Заверце) — польский военный и политический деятель, начальник Главного политического управления Войска Польского в 1980—1986, член Военного совета национального спасения в 1981—1983. Член политбюро и секретарь ЦК ПОРП в 1985—1988. Представитель ортодоксально-сталинистского крыла польской компартии.

Из артиллериста в политруки

В молодости работал на стекольном заводе в Заверце. В 1945 вступил добровольцем в «Польскую народную армию», сформированную на территории СССР и руководимую коммунистами. Окончил школу артиллерии, служил в артиллерийских частях. В 1945—1947 участвовал в боях с УПА. С 1946 — член ПОРП.

В 1949 перешёл в армейский партийно-политический аппарат. В 1953 окончил Военно-политическую академию им. Дзержинского. Служил в качестве политического функционера в артиллерийской дивизии, с 1960 — заместитель начальника Главного политического управления Войска Польского. В 1969—1972 — заместитель командующего Поморским военным округом по политической части. Придерживался ортодоксально-коммунистических, сталинистских и просоветских позиций. С 1971 — кандидат в ЦК ПОРП, с 1980 — член ЦК.

С 1970 — бригадный генерал, с 1974 — генерал-майор.

Политическая карьера генерала

7 мая 1980 Юзеф Барыла был назначен начальником Главного политического управления Войска Польского. 11 октября 1980 — заместитель министра национальной обороны ПНР. Второе назначение Барылы, произведённое на фоне подъёма «Солидарности», рассматривалось как сигнал потенциального ужесточения политики властей. Барыла выступал за жёсткое подавление оппозиции с применением военной силы.

Социализм будем защищать как защищают независимость Польши.
Юзеф Барыла

13 декабря 1981, при введении военного положения, вошёл в состав правящей хунты — Военного совета национального спасения. Курировал систему военной пропаганды. С июля 1982 — генерал армии.

С 21 декабря 1985 Барыла — секретарь ЦК ПОРП. В связи с этим 4 января 1986 уволен в запас с военной службы. 3 июля 1986 кооптирован в политбюро. В партийном руководстве курировал Войско Польское, координацию министерства национальной обороны с МВД, некоторое время также вопросы пропаганды, образования, молодёжной политики и юстиции.

В 1985—1989 Юзеф Барыла являлся депутатом сейма ПНР. Состоял в руководстве Общества польско-советской дружбы. За время пребывания на высоких военно-политических постах Юзеф Барыла получил ряд высоких наград ПНР, СССР, ГДР, ЧССР, СРР, СРВ.

Барыла — автор ряда сочинений идеолого-пропагандистского характера. Типичные названия: W marksizmie-leninizmie nasza siła («В марксизме-ленинизме наша сила»), Być członkiem partii — znaczy być w centrum życia («Быть членом партии — значит быть в центре жизни») и т. д.

Поражение и отставка

Формально Барыла являлся одним из высших руководителей ПНР. Однако именно с середины 1980-х генерал Ярузельский повёл политику постепенного смягчения режима и ограниченных реформ. Этот курс входил в острое противоречие с позициями Барылы.

Во время массовых волнений весны 1988 Барыла выступал за силовое подавление протестов. Такая позиция уже не принималась наиболее влиятельными руководителями ПНР, прежде всего Ярузельским и Кищаком. 14 июня 1988 Барыла был снят с должности секретаря ЦК. 17 ноября 1988 направлен послом в Сирию и Иорданию. Оставался на дипломатической службе до осени 1990.

21 декабря 1988 на пленуме ЦК ПОРП Юзеф Барыла был выведен из состава ЦК вместе с группой «партийного бетона» (на место исключённых пришли более гибкие деятели — Лешек Миллер, Станислав Чосек, Зигмунт Чарасты). В январе 1989 пленум принял решение о начале официальных переговоров между ПОРП и «Солидарностью». Барыла был одним из главных противников этого курса, но ничего не смог ему противопоставить.

3 июля 1991 Юзеф Барыла ушёл в отставку со всех постов и с тех пор не участвует в политике. Он причисляется к наиболее отторгаемым в обществе деятелям режима ПНР (традиционное уважение поляков к национальной армии не распространяется на армейских политических функционеров), однако к судебной ответственности не привлекался, поскольку заведовал пропагандой, но не карательными расправами.

Состоит в «Клубе генералов», включающем бывших членов WRON и функционеров военной прокуратуры.

Отрывок, характеризующий Барыла, Юзеф

Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.