Бен-Элиэзер, Арье

Арье Бен-Элиэзер
Дата рождения	16 декабря 1913(1913-12-16)
Место рождения	Вильнюс, Российская империя
Дата смерти	29 января 1970(1970-01-29) (56 лет)
Место смерти	Израиль
Год репатриации	1920
Созывы кнессета	1, 2, 3, 4, 5, 6, 7
Должность в кнессете	Заместитель председателя Кнессета (3, 4, 5, 6, 7 созывы)

Арье Бен-Элиэзер (ивр. ‏אריה בן-אליעזר‏‎ ; урождённый Зебровский — ивр. ‏זברובסקי‏‎; род. 16 декабря 1913 года, Вильно, Российская империя — 29 января 1970 года) — израильский политик, депутат кнессета первых семи созывов, сионист-ревизионист.

Родился 16 декабря 1913 года в городе Вильно, Российская империя (сейчас Литва). Родители Элиэзер и Михаль Зебровские собирались уехать в США, но потом репатриировались в Палестину в 1920 году. В семье было десять детей, Арье был самым младшим.

Несмотря на то, что все старшие братья были членами «Хаганы», Арье тринадцатилетним подростком ступил в «Бейтар», участвовал в обороне Тель-Авива во время арабских беспорядков 1929 и 1936 годов. В 1933 году он арестован и находился в заключении на протяжении пяти недель по подозрению в причастности к деятельности организации «Брит ха-бирьоним».

После начала второй мировой войны «Иргун» направил Бен-Элиэзера в Соединённые Штаты, где он совместно с Гилелем Куком, Ари Жаботинским, Шмуэлем Мерлиным и Ицхаком Бен-Ами создал «Комитет по спасению евреев Европы» и «Комитет народного освобождения».

В 1943 году он вернулся в Палестину по делам «Комитета по спасению евреев Европы», встретился с Менахемом Бегиным и получил предложение войти в состав руководства «Иргуна», на которое Арье Бен-Элиэзер дал согласие. Через год после прибытия в страну Бен-Элиэзер был арестован британцами, вместе с ещё 251 человеком он был сослан в Асмэру (Эритрея). Представлял интересы заключённых перед британскими войсками. В январе 1947 года вместе с несколькими евреями бежал из ссылки, прибыл во Францию в мае того же года.

После провозглашения независимости Израиля вернулся в страну. Стал одним из основателей движения «Херут», был избран от него в кнессет 1-го созыва, получил места в финансовой комиссии и комиссии по экономике. Переизбирался в кнессет 2-го, 3-го, 4-го, 5-го, 6-го и 7-го созывов. Во время каденции кнессета 2-го созыва получил пост заместителя председателя кнессета, который сохранял до конца своего прибывания в кнессете.

В кнессет 2-го, 4-го и 5-го созывов работал в комиссии по иностранным делам и безопасности. В кнессете 6-го созыва работал в комиссии по труду.

Умер 29 января 1970 года, в кнессете его сменил Гидеон Пат.

Именем Арье Бен-Элиэзера названо израильское поселение на Западном Берегу реки Иордан Бейт-Арье. В его честь названа улица в Рамат-Гане.

Литература

• Арнольд Шерман. «Подобно огню внутри него. Жизнь Арье Бен-Элиэзера». — 1986 год.

Ссылки

• [www.tidhar.tourolib.org/tidhar/view/4/1890 Биография], в книге Давида Тидхара «Энциклопедия еврейских первопроходцев в Палестине и их детей».  (иврит)
• [www.knesset.gov.il/mk/ru/mk_ru.asp?mk_individual_id_t=295 Бен-Элиэзер, Арье (рус.)] ([www.knesset.gov.il/mk/eng/mk_eng.asp?mk_individual_id_t=295 англ.], [www.knesset.gov.il/mk/heb/mk.asp?mk_individual_id_t=295 ивр.]) на сайте кнессета

Отрывок, характеризующий Бен-Элиэзер, Арье

Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.