Бубнов, Николай Михайлович

Николай Михайлович Бубнов<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Н. М. Бубнов в 70 лет (Любляна, 1928)</td></tr>
гласный Киевской городской думы
1894 — 1902
Рождение:	21 января 1858(1858-01-21) Киев, Российская империя
Смерть:	2 октября 1943(1943-10-02) (85 лет) Любляна, провинция Любляна, Третий Рейх
Отец:	Михаил Бубнов
Мать:	Екатерина Степановна Савицкая
Дети:	Владимир; Виктор, Мария
Образование:	Санкт-Петербургский университет
Учёная степень:	доктор наук
Учёное звание:	профессор
Профессия:	историк филолог
Научная деятельность
Научная сфера:	история
Место работы:	Киевский университет, Люблянский университет
Награды:

Николай Михайлович Бу́бнов (21 января 1858, Киев — 3октября 1943, Любляна) — русский историк-медиевист и филолог. Основная область интересов — средневековая математика в западной Европе. Доктор всеобщей истории (1891).

Биография

Родился 21 января 1858 г. в Киеве. Воспитывался в семье отчима — писателя Н. С. Лескова.

В 1877 году окончил гимназию (с золотой медалью) в Санкт-Петербурге. Учёбу продолжил на историко-филологическом факультете Санкт-Петербургского университета, который также окончил с золотой медалью в 1882 году за свою дипломную работу «Авит, эпископ вьенский». Будучи успешным выпускником, получил профессорскую стипендию для продолжения обучения за границей в период с июля 1882 г. по декабрь 1884 г. В 1888 г. был принят на работу в Министерство просвещения на должность государственного служащего.

Главный его труд «Сборник писем Герберта как исторический источник» был представлен в историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета как магистерская диссертация, но факультет, после диспута, нашёл автора достойным докторской степени. В 1890—1891 гг. преподавал всеобщую историю на петербургских Высших женских курсах. С 1891 года профессор древней (позже также средневековой) истории в Киевском университете, в 1894—1902 занимал должность гласного киевской городской думы.

В 1905—1919 годах занимал должность декана историко-филологического факультета Киевского университета. С 1906 г. преподавал историю на киевских Высших женских курсах.

В 1908—1912 годах предпринял ряд исследований по истории науки в Европе. В серии книг, посвящённых этой научной теме, были изданы 4 тома. С 1911 года — действительный статский советник. С 1916 г. — профессор Саратовского университета, с 1918 г. — профессор Таврического университета.

В ноябре 1919 г. эмигрировал из России (при этом всё его имущество составляла ручная кладь), в феврале 1920 г. обосновался в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев. 11 июня 1920 стал первым почётным профессором в Скопье, с ноября 1920 года — ординарный профессор философии, с 28 марта 1923 г. — профессор университета Любляны; преподавал «методологию и философию истории» и «римскую историю». В 1923 году получил гражданство Королевства. В 1924 году вышел на пенсию. В 1935 году стал членом комитета Российского Красного Креста.

Свободно говорил на сербско-хорватском, словенском, немецком, французском, английском и итальянском языках, владел латынью и древнегреческим.

Семья

Мать — Екатерина Степановна Бубнова, урождённая Савицкая. В начале 1860-х годов разошлась с мужем, Михаилом Бубновым, имея четырёх детей. В 1865—1877 гг. состояла с Н. С. Лесковым в гражданском браке, в котором родился Андрей Лесков (12.6.1866 — 5.11.1953), единоутробный брат Н. М. Бубнова.

• брат — Борис (1860—1904), занимался переводами из английских поэтов;
• сестра — Вера (1861—1918), с 1887 г. замужем за З. А. Макшеевым.

Н. М. Бубнов был женат, овдовел в 1913 году.

• сын — Владимир (1901 — июль 1926, Брюссель), эмигрировал в декабре 1920 г.; учился на инженерном факультете Люблянского университета;
• усыновлённые дети жены от её первого брака:
  • Мария Коленда (1891 — ?), эмигрировала во Францию с мужем Виктором Дуссаном (французом, учившимся в России) и сыном;
  • Виктор Коленда (1892 — ?), эмигрировал в декабре 1920 г.

Научная деятельность

Участвовал в международных конференциях историков (Берлин, 16-12 августа 1908; Лондон, 1913). В 1927 г. в Обществе русских химиков (Париж) читал доклад по истории цифр.

В связи с работой над письмами Герберта Н. Бубнов занимался его же математическими трудами (тоже по рукописям), которые критически рассмотрел, прокомментировал и издал в Берлине в 1899 году под названием «Gerberti postea Sylvestri II рарае opera mathematica». Вместе с докторской диссертацией это издание доставило ему и за границей известность тонкого критика средневековых источников. Исследование Бубнова выяснило громадное историческое значение для средневековой геометрии рукописей римских землемеров (до XII в., когда в Европе появился подлинный Евклид в переводах с арабского). Бубновское издание математических трудов Герберта считается образцовым, эта книга переиздается до наших дней.

Избранные труды

• Сборник писем Герберта как исторический источник (983—997). Критическая монография по рукописям. Части 1-3. Санкт-Петербург, 1888—1890.
• Мотивы избрания Гугона Капета на царство // Журнал министерства народного просвещения. 1890. — Т. 172. — С. 135—156.
• О значении римской истории во всемирной // Киевские университетские известия. — 1891.
• Римское вече накануне падения республики // Киевские университетские известия. — 1892.
• Gerberti postea Silvestri II papae opera mathematica. Accedunt aliorum opera ad Gerberti libellos aestimandos intelligendosque necessaria per septem appendices distributa. Collegit, ad fidem codicum manuscriptorum partim iterum, partim primum edidit, apparatu critico instruxit, commentario auxit, figuris illustravit dr. Nicolaus Bubnov. — Berlin, 1899. — CXIX, 620 p.
• Арифметическая самостоятельность европейской культуры : Культурно-исторический очерк. — Киев, 1908.
• Происхождение и история наших цифр. — Киев, 1908; Репринт: М., 2011.
• Подлинное сочинение Герберта об абаке, или Система элементарной арифметики классической древности (Филологическое исследование в области математики) // Киевские университетские известия. — 1905—1910; отдельным изданием: Киев, 1911.
• Абак и Боэций. Лотарингский научный подлог XI в. Историко-критическое исследование в области средневековой науки // Журнал Министерства народного просвещения. — 1907—1909; отдельным изданием: Петроград, 1915.
• Древний абак — колыбель современной арифметики. — Киев, 1912.
• Ученые права русского языка. В защиту равноправия русского языка на международных исторических конгрессах // Брошюра к международному историческому конгрессу в Лондоне. Киев, 1913.
• Kijevski Univerzitet pod boljševicima // Nova Europa. — 1925. — Kn. 12, br. 5. — P. 140—145. (хорв.)
• L’Université de Kiev sons le régime soviétique // Revue internationale de l’enseignement. — 1928, 15 mai-15 juni. — P. 129—160. (фр.)
• Postanak savremenog načina pisanja brojki i cifara // Rad Jugoslavenskе Akademije Znanosti I Umjetnosti. — Zagreb, 1924. — Kn. 230. — P. 227—258. (Доклад о «Происхождении наших цифр и современного способа писать ими числа» на съезде русских ученых в 1924 году в Праге (14 сент. — 4 окт.))

Награды

• полная Макариевская премия (1893)
• похвальная грамота Петербургской Академии наук (1909)
• орден св. Станислава 1-й и 2-й степени
• орден св. Анны 2-й степени
• серебряная медаль от Папы римского Льва XIII — за научные труды о Сильвестре II
• член Папской АН.

Литература

• Brglez A., Seljak M. [www.ick.si/PDF/Ruski%20profesorji%20na%20UL.pdf Ruski profesorji na Univerzi v Ljubljani]. — Ljubljana, 2007. — С. 80-81. (словенск.)
• Брглез А., Селяк М. Россия в Словении. Русские преподаватели в Люблянском университете в период с 1920—1945 гг. — Любляна, 2008. — С. 127—130.
• Из воспоминаний Н. М. Бубнова // Неизданный Лесков. — М.: ИМЛИ РАН : Наследие, 2000. — Кн. 2. — С. 322—340.
• Письма Н. М. Бубнова как источник знакомства с жизнью Лескова в Петербурге // Неизданный Лесков. — М.: ИМЛИ РАН : Наследие, 2000. — Кн. 2. — С. 341—350.
• ЦГИА Украины (Киев). — ф. 837, 127 ед. хр., 1833—1919.

Ссылки

• Кареев Н. Бубнов, Николай Михайлович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [dic.academic.ru/dic.nsf/biograf2/2041 Бубнов Николай Михайлович]. Биографический словарь. Академик. Проверено 25 ноября 2013.
• [www.bubnovbook.ru/ Сайт книги "Бубнов Н.М. Воспоминания"]

Отрывок, характеризующий Бубнов, Николай Михайлович

– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l'imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.