Бурна-Буриаш II

Бурна-Буриаш II

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Бурна-Буриаш II (^mBur-na-Bu-ri-ia-aš) — касситский царь Вавилонии, правил приблизительно в 1376 — 1347 годах до н. э.

Младший сын Куригальзу I.

Отношения с Египтом

Вступил на престол почти одновременно с фараоном Аменхотепом IV, но успел ещё отправить его отцу Аменхотепу III письмо о своём воцарении. В начале своего царствования поддерживал дружественные отношения с Египтом. Доказательством этому служит поздравительное письмо Бурна-Буриаша Аменхотепу IV (Эхнатону) в связи с вступлением последнего на престол, в котором Бурна-Буриаш заверяет фараона в своей дальнейшей дружбе и даже посылает ему дочь в гарем.

Однако Эхнатон, занятый своими религиозными реформами, был плохим дипломатом и сам для борьбы и строительства нуждался в золоте, а поэтому был далеко не так щедр, как его отец. Тон дошедших до нас пяти писем Бурна-Буриаша уже иной, чем у его отца: он проникнут чувством и личного, и государственного достоинства. Уже в первом письме он жалуется, что фараон не потрудился справиться о его здоровье, когда он был болен. Правда, его посол сказал ему, что «в стране моего брата имеется все, и он ни в чём не нуждается, и что и у меня есть все, и мне ничего не надо», то есть дело сводится к простым официальным отношениям. Но это нежелательно, и он посылает кое-какие подарки, пока немного (4 мины лазоревого камня и 5 упряжек лошадей) — ведь расстояние велико и путь затруднителен. А ему самому необходимо золото — пусть его брат пришлет золота, но сам не доверяя чиновникам, так как недавнее поступление, запечатанное не в присутствии царя, не выдержало испытания и оказалось неполновесным. Все это мало помогло.

В следующих письмах Бурна-Буриаш жалуется, что послы три раза были у него и ничего с собой не приносили, поэтому и он ответил тем же. Тогда фараон послал 20 мин золота, но оно опять оказалось неполновесным (когда положили в печь, не оказалось и 5 мин); это рассердило вавилонского царя. Он писал Аменхотепу IV: «Если ты не можешь быть столь же щедрым как твой отец, то пришли хоть половину…»

Кроме того Аменхотеп IV, не признававший этикета у себя дома, не считался с ним и в международных отношениях, а вавилонский царь, по-видимому, был крайне щепетилен. В одном письме, где дело идет от отправлении вавилонской царевны в Египет, для конвоирования которой фараон прислал всего пять колесниц, Бурна-Буриаш ужасается: «Пять колесниц! Что скажут соседние цари: дочь великого царя конвоируют пять колесниц? Когда мой отец отправлял мою сестру к твоему отцу, её сопровождало три тысячи человек». Но бывали и более серьёзные недоразумения. Аменхотеп IV принял послов от царя Ассирии, которого вавилоняне считали своим вассалом, с таким же почетом, как послов Бурна-Буриша. Это привело последнего в большой гнев. Заключение дипломатических отношений Египта с Ассирией вызвало недовольство в Вавилонии, которая сохраняла свои притязания на верховную власть в Ассирии, хотя давно её уже не осуществляла. Бурна-Буриаш даже заявил в одном из своих писем протест фараону, но безрезультатно.

Наконец, большое неудовольствие возбуждали в вавилонском царе неоднократные нападения на его послов в Сирии, которая теперь, предоставленная сама себе, сделалась центром анархии и разбоя. Он жалуется в одном письме на разграбление каравана его посла; другое специально посвящено жалобе на поступок с его купцами: «Нафуририи (Неферхеперура — тронное имя Аменхотепа IV), царю Египта, моему брату, Бурна-Буриаш, царь Кар-Дуниаша, твой брат! Тебе, твоей стране, твоему дому, твоим женам, твоим сыновьям, твоим вельможам, твоим коням, твоим колесницам привет. Я и мой брат заключили дружбу и сказали взаимно: „Как наши отцы, будем и мы друзьями“. А вот, когда мои купцы, уехавшие с Аху-табу, задержались в Ханаане, Шумадда, сын Буламмии, и Шутатна, сын Шарату, князья города Акко, выслали своих людей, убили моих купцов и похитили их деньги. Я послал к тебе, спросил посла: он расскажет тебе. Ханаан — твоя страна; её цари — твои слуги. Я оскорблен в твоей стране. Накажи их, возврати деньги, которые они похитили; казни людей, убивших моих слуг, отомсти за кровь их. Если ты не казнишь этих людей, они ещё раз перебьют мои караваны, а то и твоих послов, и между нами будет перерезано сообщение, а твои люди от тебя отпадут».

Вероятно, все эти упреки и требования возымели действие, по крайней мере, до нас дошли огромные списки подарков фараона Бурна-Буриашу (вещи из золота, серебра, бронзы, слоновой кости) — вероятно, по поводу приезда к нему вавилонской царевны. Однако в конце концов отношения испортились, и «царь Кашши» (касситского Вавилона) оказался в числе врагов фараона. Бурна-Буриаш разорвал союз с Египтом и начал ориентироваться на враждебные ему Митанни и Хеттское царство и выдал свою дочь за хеттского царя Суппилулиуму I.

Отношения с Митанни

Когда в Митанни был убит царь Тушратта, Бурна-Буриаш, в условиях развернувшейся в Митанни борьбы за власть, принял сторону Артадамы II и его сына Шуттарны III. Сын Тушратты Шаттиваза, скрывающийся в Вавилонии, опасаясь за свою жизнь, был вынужден бежать от Бурна-Буриаша к хеттам, сторонник Шаттивазы военачальник Агит-Тешуб, бежавший вместе с 200 колесницами от Шуттарны III в Вавилонию, был там казнен, а Бурна-Буриаш присвоил себе имущество Агит-Тешуба и его колесницы.

Согласно одному нововилонскому документу, который в настоящее время находится в Пергамском музее, одна из дочерей Бурна-Буриаша II была отдана замуж за эламского правителя Унташ-Напиришу. Унташ-Напириша посвятил статую бога Immirija своему тестю. Она была найдена в Чога-Занбиль.

К концу правления Бурна-Буриаша, видимо, наметилось некоторое потепление в отношениях между Ассирией и Вавилоном. Дочь ассирийского царя Ашшур-убаллита I Мубаллитат-Шеруа (^mMu-bal-li-ta-aṯ ^iluŠe-rù-at) была выдана замуж за одного из сыновей Бурна-Буриаша, а в Ашшуре был выстроен специальный храм, посвященный Мардуку.

Со времен Бурна-Буриаша вновь появляются во множестве вавилонские деловые и хозяйственные документы, совершенно отсутствующие от периода с нач. XVI по нач. XIV вв до н. э., как в Касситском царстве, так и в царстве Страны Моря.

Согласно шумерской надписи на кирпиче из Ларсы Бурна-Буриаш II реставрировал Э-баббар храм Шамаша в этом городе. Следующая фрагментарная кирпичная надпись, происходящая из Ниппура, упоминает Энлиля, и относится, вероятно, к строительным работам в храме Э-кур, выполненным этим царём. Надписи Набонида упоминают строительные работы Бурна-Буриаша в храме Шамаша в Сиппаре.

Правил Бурна-Буриаш II 36 лет.

Литература

• История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Часть 1. Месопотамия / Под редакцией И. М. Дьяконова. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1983. — 534 с. — 25 050 экз.
• [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/1.htm Древний Восток и античность]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 1.

Ссылки

• [hworld.by.ru/text/bab/amarna.html Из архива в Телль-Амарне]

III Вавилонская (Касситская) династия
Предшественник: Кадашман-Эллиль I	царь Вавилона ок. 1376 — 1347 до н. э.	Преемник: Караиндаш II

Отрывок, характеризующий Бурна-Буриаш II

– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.