Вафопулос, Георгиос
| Георгиос Вафопулос | |
| Γεώργιος Βαφόπουλος | |
 Георгиос Вафопулос в 1924 году | |
| Место рождения: | |
|---|---|
| Род деятельности: | |
| Язык произведений: | |
Георгиос Вафопулос (греч. Γεώργιος Βαφόπουλος 24 августа 1903 Гевгелия, Османская Македония — 1996 Фессалоники) — греческий поэт, прозаик, театральный писатель и критик 20-го века.
Содержание
Детские годы
Георгиос Вафопулос родился в городе Гевгелия Османской Македонии, сохранявшим в тот период значительную часть своего грекоязычного населения. Был вторым сыном (из числа 5 ) в семье Фомы Вафопулоса и Рулы Демердзи. Окончил начальную школу в Гевгелии. По окончанию Второй Балканской войны и против ожиданий грекоязычного населения, Гевгелия оказалась на территории Сербии. Греческое население предпочло массово переселиться по ту сторону границы, в Греческую Македонию. Семья Вафопулоса была в том числе и перешла на греческую территорию в разгар Первой мировой войны. Первоначальна семья обосновалась в городе Эдесса, затем жила в селе Фанос нома Килкис и в городке Гуменисса. В 1917 году семья переехала в македонскую столицу, город Фессалоники, где Вафопулос окончил гимназию (1923). В том же году он переехал в Афины, где поступил на математический факультет Афинского университета и параллельно работал переписчиком в Большой Грамматике греческого языка Георгиоса Хадзидакиса. Однако вскоре, в начале 1924 года, заболев туберкулёзом, он был вынужден вернуться в Салоники[1]. .
Первые шаги в литературе
Первая попытка Вафопулоса написать стихотворение состоялась в возрасте 15 лет, когда он написал панегерик в стихах, посвящённый Элефтерию Венизелосу. В 1921 году он опубликовал свои поэмы: Женщина и Элегия несправедливо убитым.
В течение своего короткого пребывания в Афинах (1923-1924) он познакомился с поэтом Костасом Паламасом и писателем Григорисом Ксенопулосом. В 1927 году и по рекоммендации К. Паламаса стал публиковать свои работы в литературном журнале Новый Очаг (Nέα Eστία)[2].
Карьера
После возвращения в Салоники, в 1924 году возглавил, вместе с Костасом Коккиносом, дирекцию журнала "Македонская литература” (Μακεδονικά Γράμματα).
С этого периода сотрудничал со многими журналами и газетами, где публиковал свои стихи, рассказы и статьи.
В 1932 году он был назначен на службу в муниципалитет Салоник, где в 1938 году создал Муниципальную библиотеку Салоник.
Вафопулос оставался директором Салоникской библиотеки до 1963 года.
В годы тройной, германо-итало-болгарской, оккупации Греции, жил в Афинах и работал в Муниципальной библиотеке Афин.
Здесь он познакомился и был дружен с писателями М. Панайотопулосом и Г. Темелисом.
В этот период он также был дружен с писателями Галатеей Казандзаки, с Цезарем Эммануил, Стелиосом Ксефлудасом, Т. Афанасиадисом, Т. Аграсом и другими литераторами.
После приглашения Британского Совета Афин, в 1951 году он совершил поездку в Англию чтобы изучить на месте работу британских библиотек.
Вафопулос был членом издательской группы журнала “Македонские дни” (Μακεδονικές Ημέρες)[3].
Был генеральным секретарём первого Государственного театра Салоник (1944) и членом правления Государственного театра Северной Греции (1964-1967).
Он был также членом-корреспондентом Афинской академии (1980), почётным профессором философского факультета Аристотелева университета (1988), членом жюри литературных премий муниципалитета Салоник и жюри конкурса Марии Ралли, членом-корреспондентом Общества греческих литераторов, членом Общества литераторов Салоник, членом жюри Салоникского кинофестиваля (1966)[4].
Личная жизнь
В 1924 году он познакомился с Антулой Статопулу, на которой женился в 1931 году. В 1925 году был призван на службу в 1-й полк Афин, но годом позже был демобилизован в силу своей болезни. В 1931 году совершил путешествие на Афон. В 1935 году умерла его жена. В 1938 году Вафопулос совершил поездки в Италию, Францию и Швейцарию. В том же году познакомился с Анастасией Геракопулу, на которой женился в 1946 году. Летом 1955 года он посетил могилу своего деда, убитого болгарскими четниками[5], а затем пересёк югославскую границу и посетил Гевгелию.
Поэт был абсолютен в своих взглядах касательно Македонии:
Македония всегда была греческой. Странное другое: Когда в Скопье говорят о «Македонии» мы, к сожалению –подчёркиваю к сожалению- не ведём разговор о греческих городах, которые сегодня находятся в Югославии. Мы не ведём разговора о Гевгелии, Дойрани, Монастире, Струмице – городах исключительно греческих. Следовательно мы являемся виновниками в большей степени, нежели они. В любом случае, для меня никогда не существовало "Македонского вопроса"[6].
В 1957 году он совершил поездку в США. Последовали Поездки в Австрию, Румынию и Болгарию. В 1968 году посетил Бельгию, Голландию и Германию, в 1969 году Италию, в 1970 году Испанию и в 1973 году скандинавские страны. В 1974 году посетил Кипр.
Награды
Вафопулос был награждён Первой премией на конкурсе рассказа издательства Новый Очаг (1927), премией муниципалитета Салоник (1963), Государственной литературной премией (1967), Премией поэзии фонда Костаса и Элени Урани Афинской академии (1972)
Культурный центр Вафопулоса
В 1983 году на средства подаренные Вафопулосом и его женой Анастасией, был создан Салоникский культурный центр Вафопулоса[7]. Георгиос Вафопулос умер в Салониках в 1996 году.
Работы
Вафопулос оставил после себя большое число работ в прозе и стихах. Он отразил жизнь македонской столицы с османского периода и до Второй мировой войны Одной из таких работ было его последнее исследование Сказки Салоник, которое он написал в ο 1993 году. Он начал свою литературную деятельность с неосимволизма и обновлённых традиций, был подвержен влиянию Константина Паламаса, Константина Кавафиса, Бодлера и Константина Кариотакиса. Позже в своей работе Предложение (Προσφορά), он обратился к новым выразительным средствам, почти одновременно с движением сюрреализма, но не следуя его лозунгам. Его поэтический профиль сформировался в последние 5 лет межвоенного периода и его основные работы были написаны после войны и оккупации.
Самые значительные работы Вафопулоса:
- ”Розы Миртали”, 1931, поэтический сборник (Tα ρόδα της Mυρτάλης, 1931, ποιητική συλλογή)
- “Эсфирь”, библейская трагедия в стихах 1934 (Εσθήρ•Έμμετρη βιβλική τραγωδία. 1934).
- Большая ночь и Окно” , 1959, поэтический сборник (H Mεγάλη Nύχτα και το Παράθυρο, 1959, ποιητική συλλογή)
- ”Присмертное и сатира”, 1966, поэтический сборник (Eπιθανάτια και Σάτιρες, 1966, ποιητική συλλογή
- ”Последующее”, 1966, поэтический сборник (Tα Eπιγενόμενα, 1966, ποιητική συλλογή)
- ”Духовное лицо Салоник”, эссе 1980 (Το πνευματικό πρόσωπο της Θεσσαλονίκης. 1980)
- с 1970 по 1975 год Вафопулос издал в 4-х томах свою работу “Страницы автобиографии” (Σελίδες Aυτοβιογραφίας), которую дополнил 5-м томом в 1991 году.
- “Скрипка Анники” , рассказы 1989 ( Το βιολί της Αννίκας• Διηγήματα. 1989).
Источники
- "Βαφόπουλος Γεώργιος", Λυγίζος Μήτσος
- "Μεγάλη Εγκυκλοπαίδεια της Νεοελληνικής Λογοτεχνίας 3" Αθήνα, Χάρη Πάτση
- "Βαφόπουλος Γεώργιος", Παπαγεωργίου Κώστας
- "Παγκόσμιο Βιογραφικό Λεξικό 2" Αθήνα, Εκδοτική Αθηνών, 1984
- "Βίος και έργα του Γ.Θ.Βαφόπουλου", Παπαθανασόπουλος Θανάσης, «Νεά Εατία 143, 1η-15/4/1998, ετ.ΟΒ΄, αρ.1698-1699, σ.446-456
- Αρχείο Ελλήνων Λογοτεχνών, Ε.ΚΕ.ΒΙ.
- "Άρθρο του Σάκη Αποστολάκη", εφημερίδα "Θεσσαλονίκη", 17/9/1996
Напишите отзыв о статье "Вафопулос, Георгиос"
Ссылки
- ↑ [www.ekebi.gr/frontoffice/portal.asp?cpage=NODE&cnode=461&t=120 Εθνικό Κέντρο Βιβλίου / Από το 18ο αιώνα μέχρι το 1935]
- ↑ [www.macedonia.org.uk/events/vafop_bio.htm George Vafopoulos]
- ↑ [nemertes.lis.upatras.gr/jspui/bitstream/10889/4644/1/%CE%A3%CF%87%CE%BF%CE%BB%CE%AE%20%CE%91%CE%BD%CE%B8%CF%81%CF%89%CF%80%CE%B9%CF%83%CF%84%CE%B9%CE%BA%CF%8E%CE%BD%20%CE%BA%CE%B1%CE%B9%20%CE%9A%CE%BF%CE%B9%CE%BD%CF%89%CE%BD%CE%B9%CE%BA%CF%8E%CE%BD%20%CE%95%CF%80%CE%B9%CF%83%CF%84%CE%B7%CE%BC%CF%8E%CE%BD.pdf Σχολή Ανθρωπιστικών και Κοινωνικών Επιστημών. σ. 13.]
- ↑ .www.biblionet.gr/author/19325/%CE%93._%CE%98._%CE%92%CE%B1%CF%86%CF%8C%CF%80%CE%BF%CF%85%CE%BB%CE%BF%CF%82
- ↑ [www.goumenissa.eu/4sugrafeis.htm Γεώργιος Βαφόπουλος]
- ↑ [anemourion.blogspot.gr/2015/03/1903-1996.html ανεμουριον: Γ.Θ. Βαφόπουλος (Γευγελή, 1903 - Θεσσαλονίκη, 1996)]
- ↑ [www.tovima.gr/culture/article/?aid=530668 110 χρόνια από τη γέννηση του ποιητή Γιώργου Βαφόπουλου - πολιτισμός - Το Βήμα Online]
Отрывок, характеризующий Вафопулос, Георгиос
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
