Монс, Виллим Иванович
| Виллим Монс | |
| Род деятельности: |
адъютант императора, камер-юнкер, камергер императорского двора |
|---|---|
| Место рождения: |
Герцогство Вестфалия |
| Отец: |
Иоганн Георг Монс |
| Мать: |
Матрена Ефимовна Могерфляйш |
| Супруга: |
нет |
| Дети: |
нет |
Виллим Монс, подписывался де-Монс (1688 Герцогство Вестфалия—1724 Санкт-Петербург ) — брат любовницы Петра I Анны Монс, адъютант императора, камер-юнкер, камергер императорского двора. Казнен за взятки и любовную связь с императрицей Екатериной.
Содержание
Биография
Сын немецкого уроженца, золотых дел мастера (по другим известиям — виноторговца) Иоганна-Георга Монса (варианты фамилии — Монет, Мунет, Монсиана), уроженца города Миндена (Везер) и его жены Матрёны (Модесты или Матильды) Ефимовны Могерфляйш (Могрелис; 1653 — 04.10.1717). Иоганн-Георг был сыном обер-вахмистра кавалерии Тиллемана Монса и Маргариты Роббен. Родился он в Вестфалии, в 1657—1659 гг. обучался бочарному ремеслу в Вормсе. Во 2-й половине XVII в. Иоганн-Георг приехал с семьей в Россию и поселился в Москве. В семье было еще трое детей: Матрёна (Модеста), Анна и Филимон.
К 1690 г. его отец имел собственный дом и входил в круг зажиточных лиц Немецкой слободы (20 июня и 22 октября 1691 на пиру в его доме присутствовал царь Пётр I). После его смерти вдове за долги пришлось отдать мельницу и лавку, но дом с «аустерией» (гостиницей) остался за семьей. Анна Монс познакомилась с царём около 1690 года при содействии Лефорта, с той поры началось возвышение Монсов.
Служба
В 1707 году брата фаворитки рекомендовал Петру и Меншикову прусский посланник Кейзерлинг (будущий муж Анны). Принят на военную службу в августе 1708 года. Служил волонтером, затем генерал-(флигель-) адъютантом при генерале от кавалерии Р. Х. Боуре. Участвовал в сражении при Лесной и Полтавской битве. 30 июня 1709 под Переволочной в качестве парламентера вел переговоры со шведами о капитуляции и добился успеха.
В 1711 году он — лейтенант лейб-гвардии Преображенского полка (с исполнением обязанностей адъютанта при государе) и «генеральс-адъютант от кавалерии». В 1716 году, благодаря поддержке сестры Матрены он был определен камер-лакеем к императрице Екатерине Алексеевне и управлял вотчинной канцелярией государыни, занимаясь её перепиской и бухгалтерией. Сопровождал Екатерину во всех походах и поездках, включая Европу и персидский поход.
Владел домами в Москве и Санкт-Петербурге, несколькими имениями.
По случаю коронации супругом Екатерины императрицей 7 мая 1724 был пожалован в камергеры.[кем?]
Казнь
В том же году 8 ноября Монс был арестован, обвинен во взяточничестве и других противозаконных действиях. Следствие по делу Монса производил руководитель Тайной канцелярии П. А. Толстой.
13 ноября был вынесен смертный приговор. Казнен через отсечение головы 16 ноября в Петербурге.
Истинной причиной быстрого следствия и казни была привязанность, которую питала к Виллиму императрица.
Камер-юнкер Берхгольц в своих записках описывает казнь, вместе с которым «в тот пасмурный и промозглый день» были наказаны кнутом и батогами его сестра Матрена (сослана в Тобольск), секретарь Монса Егор Столетов (сослан в Рогервик на 10 лет), шут Иван Балакирев (сослан в Рогервик на 3 года). Пажа Соловова (12 лет) высекли в суде и записали в солдаты. Приговор подписали: Иван Бахметев, Александр Бредихин, Иван Дмитриев-Мамонов, Андрей Ушаков, Иван Мусин-Пушкин, Иван Бутурлин и Яков Брюс. На полях Петр начертал: «Учинить по приговору».
Тело Монса несколько дней лежало на эшафоте, а голова его была заспиртована.
Голова
В конце XVIII века княгиня Екатерина Дашкова, проверяя счета Российской Академии наук, наткнулась на необыкновенно большой расход спирта, и прониклась соответствующими подозрениями. Но вызванный к начальству смотритель Яков Брюханов оказался сухоньким старичком, рассказавшим, что спирт употреблялся не сотрудниками Академии, а на научные цели — для смены раствора в больших стеклянных сосудах с двумя отрубленными человеческими головами, мужской и женской, около полувека хранившихся в подвале. О своих экспонатах он мог рассказать что «от одного из своих предшественников слышал, будто при государе Петре I жила необыкновенная красавица, которую как царь увидел, так тотчас и повелел обезглавить. Голову поместили в спирт в кунсткамере, дабы все и во все времена могли видеть, какие красавицы родятся на Руси», а мужчина был неким кавалером, пытавшимся спасти царевича Алексея. Дашкова заинтересовалась историей, подняла документы и выяснила, что заспиртованные головы принадлежат Марии Гамильтон и Виллиму Монсу. (Мария Гамильтон была любовницей Петра и фрейлиной Екатерины; казнена за детоубийство).
Головы осмотрела и императрица Екатерина II, подруга Дашковой[1], «после чего приказала их закопать в том же подвале»[2]. Историк Семевский приводит эту легенду, но высказывает сомнение в ней[3], так как Дашкова, оставившая подробные мемуары, сама об этом факте не упоминает.
По другим сведениям, голова Виллима до сих пор находится в Кунсткамере, а о голове Марии существует следующая легенда: «Голова хранилась заспиртованной в стеклянной колбе. Однажды неким посетителем спирт был использован по прямому назначению, а голова исчезла. Обеспокоенные хранители музея обратились к морякам стоящего напротив Кунсткамеры корабля с просьбой найти экспонат. Моряки пообещали, однако корабль ушёл и матросы надолго пропали. А чуть ли не через год они появились в музее и предложили взамен одной головы английской леди целых три головы подстреленных басмачей»[4].
Историк Семевский в 1880-х годах разыскать головы в Кунсткамере не смог.
Образ в кинематографе
Напишите отзыв о статье "Монс, Виллим Иванович"
Литература
- Семевский М. И. Очерки и рассказы из русской истории XVIII века. Царица Катерина Алексеевна, Анна и Виллим Монс. Спб., 1883—1884.
Примечания
- ↑ [magazines.russ.ru/nov_yun/2001/5/kr.html Александр Крылов. Рога для императора // «Новая Юность» 2001, № 5(50)]
- ↑ [www.spbdnevnik.ru/?show=article&id=963 Русская леди Гамильтон]
- ↑ [books.google.com/books?id=HrsGAAAAYAAJ&printsec=frontcover&dq=editions:LCCNsf89090114&lr=&hl=ru#v=onepage&q&f=false М. И. Семевский, «Камер-фрейлина Мария Даниловна Гамильтон» // «Отечественные записки» (1860, т. CXXXII, № 9, с. 239—310)]
- ↑ [walkspb.ru/zd/univer_nab3.html Кунсткамера]
Отрывок, характеризующий Монс, Виллим Иванович
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
