Воробьёв, Константин Дмитриевич

Константин Дмитриевич Воробьёв
Дата рождения:	24 сентября 1919(1919-09-24)
Место рождения:	с. Нижний Реутец, по другим сведениям, Шелковка Курская область РСФСР РСФСР
Дата смерти:	2 марта 1975(1975-03-02) (55 лет)
Место смерти:	Вильнюс Литовская ССР Литовская ССР
Гражданство:	РСФСР РСФСР СССР СССР
Род деятельности:	прозаик
Жанр:	рассказы, повести
Язык произведений:	русский
Дебют:	«Подснежник» (1956)
Премии:	Премия Александра Солженицына
Награды:
[lib.ru/PROZA/WOROBIEW/ Произведения на сайте Lib.ru]

Константи́н Дми́триевич Воробьёв (24 сентября 1919, с. Нижний Реутец, по другим сведениям, Шелковка Курской областиРСФСР — 2 марта 1975, Вильнюс, Литовская ССР) — русский писатель, яркий представитель «лейтенантской прозы».

Биография

Начал работать в сельском магазине, где платили хлебом, в 14 лет, чтобы спасти семью от голодной смерти. Окончил сельскую школу, учился в сельскохозяйственном техникуме в Мичуринске. Окончил курсы киномехаников и вернулся в родное село.

В 1935 году работал в районной газете литературным сотрудником. Написал антисталинское стихотворение «На смерть Куйбышева» и, опасаясь доносов, уехал к сестре в Москву. В Москве работал в редакции газеты «Свердловец». Учился в вечерней школе.

В октябре 1938 года был призван в Красную Армию. Служил в Белорусском военном округе. Сотрудничал в армейской газете «Призыв». По окончании службы в декабре 1940 года работал литературным сотрудником газеты Академии Красной Армии им. Фрунзе, откуда был направлен на учёбу в Московское Краснознамённое пехотное училище имени Верховного Совета РСФСР.

Под Клином в декабре 1941 года контуженным лейтенант Воробьёв попал в плен и находился в Клинском, Ржевском, Смоленском, Каунасском, Саласпилсском, Шяуляйском лагерях военнопленных (1941—1943). Дважды бежал из плена. В 1943—1944 годах был командиром партизанской группы из бывших военнопленных в составе действовавшего в Литве партизанского отряда. Был награждён медалью «Партизану Отечественной войны» 1-й степени.

Во время нахождения в подполье в 1943 году написал автобиографическую повесть «Это мы, Господи!» о пережитом в плену. В 1946 году рукопись повести была предложена журналу «Новый мир», но публикация её не состоялась. В личном архиве писателя повесть целиком не сохранилась. Лишь в 1986 году она была обнаружена аспиранткой Ленинградского государственного педагогического института И. В. Соколовой в Центральном государственном архиве литературы и искусства СССР (ЦГАЛИ), куда она была сдана в своё время вместе с архивом «Нового мира». Впервые повесть была опубликована в журнале «Наш современник» в 1986 году.

С 1947 года жил в Вильнюсе. Сменил много профессий. Был грузчиком, шофёром, киномехаником, конторщиком, заведовал магазином промышленных товаров. В 1952—1956 годах работал в редакции ежедневной газеты «Советская Литва». Заведовал отделом литературы и искусства. В Вильнюсе вышел его первый сборник рассказов «Подснежник» (1956) и последующие сборники повестей и рассказов «Седой тополь» (1958), «Гуси-лебеди» (1960) и другие.

Повесть «Убиты под Москвой» известный советский критик Н. В. Лесючевский приводил как пример клеветнического произведения.

После тяжёлой болезни (раковая опухоль мозга) умер в 1975 году. Через 20 лет прах писателя был перезахоронен в его родном Курске на Офицерском (Никитском) кладбище.

Творчество

Первые публикации в периодической печати. Первый сборник рассказов «Подснежник» (1956).

Написал более 30 рассказов, очерков и десять повестей. Автобиографические повести с изображением жестокости войны писателю удавалось публиковать с большими задержками, с вынужденными купюрами и сокращениями («Это мы, Господи!», не окончена, 1943; опубликована посмертно в 1986; «Крик», 1962. Опыт войны отразился в одной из известнейших его повестей «Убиты под Москвой». Повесть была впервые опубликована А. Т. Твардовским в журнале «Новый мир» в 1963 году.

Повесть «Мой друг Момич» (1965, опубликованная посмертно в 1988), отражает трагедию коллективизации (ранее был напечатан её сокращенный вариант под названием «Тетка Егориха»). С задержками выходили повести «Одним дыханием» (написана в 1949, напечатана под названием «Последние хутора» в 1958), «Ермак» и другие произведения.

Известность и признание получили также повести «Сказание о моем ровеснике», «Генка, брат мой», «Вот пришел великан», «Синель», «Седой тополь», «Почём в Ракитном радости». По оценке Дмитрия Быкова, «Воробьев был самым американским из русских писателей, странным сочетанием Хемингуэя и Капоте», ему принадлежат «нежнейшие и мощнейшие тексты в русской послевоенной прозе».

Рассказы и повести Воробьёва публиковались в русской печати Литвы (газета «Советская Литва», журнал «Литва литературная»), также в газетах и журналах России (повесть «Сказание о моем ровеснике» в журнале «Молодая гвардия», 1963; рассказы «Большой лещ» в «Учительской газете», 1966; «В куцем челне» в журнале «Звезда», 1967. — № 10; киноповесть «Я слышу тебя» в журнале «Нева», 1964, и другие). Повесть «…И всему роду твоему» осталась неоконченной.

Рассказы и отрывки из повестей переведены на болгарский, латышский, немецкий, польский языки. На литовский язык переведены рассказы «Настя» (перевод опубликован в еженедельной газете «Литература ир мянас», 1968), отрывок из повести «Это мы, Господи!» (ежедневная газета «Теса», 1988); выходили сборники переводов на литовский язык.

Память

• На вильнюсском доме, где в течение последних 15 лет жил писатель, установлена мемориальная доска (улица Вяркю, 1).
• В 1995 году Воробьёву посмертно присуждена премия им. Сергия Радонежского.
• В 2001 году присуждена премия Александра Солженицына с формулировкой: «…чьи произведения в полновесной правде явили трагическое начало Великой Отечественной войны, её ход, её последствия для русской деревни и позднюю горечь пренебрежённых ветеранов».

В Курской области

• 3 октября 2009 года в Курске, в сквере у Курской государственной филармонии, открыт памятник К. Д. Воробьёву
• Имя Константина Воробьёва носит средняя школа № 35 города Курска
• Имя Константина Воробьёва носит библиотека, расположенная по адресу ул. 50 лет Октября, 15 "а"
• В честь писателя названа одна из улиц Северо-Западного микрорайона города Курска
• На его родине, в селе Нижний Реутец, в родительском доме, открыт музей писателя

Основные произведения (повести)

• 1974 — …И всему роду твоему (неоконч.; опубл. 1975)
• 1971 — Вот пришел великан…
• 1969 — Генка, брат мой…
• 1967 — Тётка Егориха (часть повести «Друг мой Момич», опубл. 1967)
• 1965 — Друг мой Момич (опубл. 1988)
• 1964 — Почем в Ракитном радости
• 1963 — Сказание о моём ровеснике
• 1962 — Крик
• 1961 — Убиты под Москвой (опубл. 1963)
• 1948 — Одним дыханием (опубл. 1958)
• 1943 — Это мы, Господи!.. (опубл. 1986)

Издания

• Подснежник. Рассказы. Вильнюс, Гослитиздат, 1956.
• Седой тополь. Повести и рассказы. Вильнюс, Гослитиздат, 1958.
• Седой тополь. Повести и рассказы. М., Советская Россия, 1965.
• Гуси-лебеди. Рассказы. М., Молодая гвардия, 1960.
• Одним дыханием. Повесть. М., Советская Россия, 1961.
• Не уходи совсем. Повесть. Вильнюс, Гослитиздат, 1963.
• У кого поселяются аисты. Повести и рассказы. М., Советская Россия, 1964
• Дорога в отчий дом. Рассказы. М., Московский рабочий, 1966.
• Повести. Рассказы. М., Советская Россия, 1967
• Тётка Егориха. Повесть и рассказы. Вильнюс: Vaga, 1967, 288 с., 30 000 экз.
• Цена радости. Повести и рассказы. Вильнюс, Vaga, 1969.
• Вот пришёл великан… Повесть. Вильнюс, 1971. - 290 с., 30 000 экз..
• Сказание о моем ровеснике. М, 1973
• Крик. Повести. Вильнюс: Vaga, 1976 (включены: «Сказание о моем ровеснике», «Тётка Егориха», «Убиты под Москвой», «Крик», «Генка, брат мой», «Почём в Ракитном радости»).
• Вот пришел великан... М.: Современник,1976
• Убиты под Москвой. Москва. 1986.
• Вот пришел великан. М., 1987
• Собрание сочинений в трех томах. — М.: Современник, 1991-1993.
• Konstantinas Vorobjovas. Žuvę prie Maskvos. Apysakos. Vilnius, 1964.
• Konstantinas Vorobjovas. Džiaugsmo kaina. Apysakos. Vertė Juozas Galvydis, Feliksas Vaitiekunas. Vilnius: Vaga, 1971.
• Убиты под Москвой. Повести. Москва. 2005.

Литература

• Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. — М. : РИК «Культура», 1996. — XVIII, 491, [1] с. — 5000 экз. — ISBN 5-8334-0019-8.</span>
• Dagytė, Emilija; Starukaitė, Danutė. Vorobjovas Konstantinas // Tarybų Lietuvos rašytojai. Biografinis žodynas. — Vilnius: Vaga, 1975. — С. 28. — 190 с. — 30 000 экз.

Ссылки

• [www.peoples.ru/art/literature/story/konstantin_vorobiev/index1.html Биография, ссылки на литературу]
• Видео [www.youtube.com/watch?v=Un36tPQpNTE Песня «Москвичи» по к/ф «Экзамен на бессмертие» (1983 г.), снятого по повести «Убиты под Москвой»]

Отрывок, характеризующий Воробьёв, Константин Дмитриевич

Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.