Генерал-адмирал (фрегат)
«Генерал-Адмирал» — винтовой фрегат (1858—1870) русского военно-морского флота.
Содержание
Постройка
Контракт на постройку фрегата был заключён 8 сентября 1857 года с верфью Уильяма Вебба (англ. William H. Webb), Нью-Йорк. Сумма контракта — 1 018 тысяч долларов.
Торжественная закладка была произведена на следующий день, а 9 сентября 1858 года корабль был спущен на воду.
3 июля 1859 года корабль прибыл в Кронштадт, где был довооружен (в США были установлены только 2 пушки Дальгрена на баке и юте).
Технические характеристики
Корпус
Корпус деревянный, из живого белого дуба (en) и смолистой сосны. Набор диагональный, подкреплённый железными раскосами. Толщина обшивки корпуса — 6-10 дюймов.
Двигательная установка
Корабль нёс полное корабельное парусное вооружение. На нём была установлена двухцилиндровая паровая машина (спаренные одноцилиндровые машины фирмы Новелти Айрон Воркс (англ. Novelty Iron Works, Бруклин)) простого расширения с нарицательной мощностью 800 л.с. и индикаторной 2000 л.с., работавшая на подъёмный винт. Машина снабжалась паром от шести коробчатых горизонтальных огнетрубных котлов. Дымоходы котлов выводились в телескопическую трубу. Винт 2-х лопастной, со съёмными лопастями, поднимался через тоннель для минимизации сопротивления при плавании под парусами. Запас угля составлял 750 длинных (760 метрических) тонн.
Вооружение
На гон-деке были установлены 36 60-фунтовых (196 мм) бомбических № 2 и 4 36-фунтовые длинные (№ 2) пушки. На верхней палубе стояли ещё 24 60-фунтовые и 2 36-фунтовые пушки. Кроме того, на баке и юте на поворотных платформах были установлено по одной 3-пудовой (по другим данным, 2-пудовой) пушки системы Д. А. Дальгрена (en). В 1866 году поменяли местами пару батарейных 36-фунтовок с парой палубных 60-фунтовок.
В состав десантной артиллерии корабля входили одна 24-фунтовая пушка и два 12-фунтовых единорога.
Прочие характеристики
Автономность по топливу (в экономичном режиме) — 12 суток, расчётная автономность по продовольствию — 75 суток.
История службы
В 1860 году, под командой капитана И. А. Шестакова, до этого наблюдавшего за строительством и переходом в Кронштадт под управлением американской команды фрегата, корабль был отправлен в состав Средиземноморской эскадры Балтийского флота. По пути, в июле того же года, пароходофрегат посетил Киль. В составе эскадры корабль в 1860—1863 годах посещал Бейрут, Пирей и Ниццу. В 1863 году, возвращаясь на Балтику, уже под командованием капитана В. А. Стеценко, сопроводил построенный на английских верфях корабль «Первенец» в Кронштадт.
В 1866 году корабль снова отправлен на Средиземное море. 22 июня посетил Копенгаген, в 1867 году снова посетил Пирей и, возвращаясь на Балтику, 26 июля 1867 года посетил Кадис. Последний средиземноморский поход был в 1868 году. В его ходе фрегат принимал участие в эвакуации участников Критского восстания. Корабль вернулся на Балтику в 1869 году. Корпус был поражён (несмотря на систему вентиляции) гнилью, машины были изношены. Тимберовка и установка новых машин, с учётом прогресса в судостроении, были признаны бесполезными, и 4 июня 1869 года корабль был выведен из списков.
Напишите отзыв о статье "Генерал-адмирал (фрегат)"
Примечания
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этой статье не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 10 января 2015 года. |
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи о флоте желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Генерал-адмирал (фрегат)
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
