Годскин, Томас

Годскин, Томас
Thomas Hodgskin
Дата рождения:	12 декабря 1787(1787-12-12)
Место рождения:	Чэтхэм
Дата смерти:	21 августа 1869(1869-08-21) (81 год)
Место смерти:	Фелтхэм
Научная сфера:	экономика

Томас Годскин (англ. Thomas Hodgskin; 12 декабря 1787, Чэтхэм, Кент — 21 августа 1869, Фелтхэм, Мидлсекс) — английский социалистический публицист, основоположник политической экономии, критик капитализма, сторонник свободной торговли и ранних профсоюзов.

Биография

Отец Годскина работал в Четхэмском Военном Порту, сам Годскин поступил на Военно-Морскую службу в 12 лет. Он быстро дослужился до звания лейтенанта в годы морского противоборства Британии с Францией. Последовавшие за военным поражением сложности с продвижением по службе послужили причиной нарастания конфликтов Годскина с начальством, завершившиеся военно-полевым судом и увольнением в 1812 году. Это подтолкнуло его к написанию первой книги «Эссе о военно-морской дисциплине» («An Essay on Naval Discipline» 1813), наполненной язвительной критикой деспотичного стиля управления, имевшего место в военно-морском флоте.

Поступив в Эдинбургский Университет, он приехал в Лондон в 1815 году и попал в круги мыслителей-прагматистов, таких как Френсис Плэйс (англ.), Джереми Бентам и Джеймс Милль. С их помощью он провел следующие пять лет путешествуя и обучаясь в Европе, результатом чего, среди прочего, стала его следующая книга «Путешествия по северной Германии» («Travels in North Germany» 1820).

После трех лет в Эдинбурге, Годскин возвращается в Лондон в 1823 году работать журналистом. Испытывая влияние, среди прочих, Жана Батиста Сэя, его взгляды на политэкономию отклонились от взглядов канонических прагматистов, таких как Дэвид Рикардо и Джеймс Милль. Во время парламентских дискуссий о разрешении или запрете рабочих объединений Милль и Риккардо были за запрет, в то время как Годскин поддерживал право на собрания. Взяв трудовую теорию стоимости Рикардо, он использовал её для осуждения как неправомерного присвоения большей части стоимости, произведенной рабочим. Он выступил с этими взглядами в серии лекций в Лондонском Институте Механики (Mechanics Institute) в дебатах с Уильямом Томпсоном (англ.). Годскин сочувствовал его критике капиталистического отчуждения результатов труда, но не соглашался с ним в предложенных решениях. Результаты этих лекций и дебатов он опубликовал в работах «Защита рабочих от притязаний Капитала»(«Labour Defended against the Claims of Capital» 1825), «Популярная политическая экономия» («Popular Political Economy» 1827) и «Контрасты естественного и положительного права собственности» («Natural and Artificial Right of Property Contrasted» 1832). Название «Защита рабочих…» — насмешка над ранней работой Джеймса Милля «Защита коммерции» («Commerce Defended») и обозначение оппозиции Годскина к работам, принимающих сторону капиталистов против рабочих.

Идеи

Хотя его критика присвоения капиталистом львиной доли, произведенной рабочим стоимости, оказала влияние на последующие поколения социалистов, включая Карла Маркса, принципиальные деистские убеждения Годскина определяли продукцию и обмен, построенный на рабочей теории стоимости (освобожденной от якобы несправедливой арендной платы и прибыли владельца) как часть «естественного права», божественным предопределением свойственного общественным отношениям, которым противопоставлялись искусственные махинации — источник дисгармонии и конфликтов. Он отрицал прото-коммунизм Вильяма Томпсона и Роберта Оуэна апеллируя все к тому же «естественному праву».

В 1823 году Годскин объединил силы с Джозефом Клинтоном Робинсоном и основал «Журнал Механики» («Mechanics Magazine»). В октябре 1823 издание Годскина и Френсиса Плейса выпустило манифест Института Механики. По мысли Годскина, институт должен быть больше, чем просто техническое училище, местом, где практические технические занятия совмещены с практическими обсуждениями общественных явлений. Собрание, посвященное открытию Института состоялось в 1823 году, но идею переняли люди менее радикальных взглядов, обеспокоенные нетрадиционными экономическими убеждениями Годскина, например Джордж Биркбек (англ.) — известный педагог из Глазго.

Несмотря на свою значительную роль в революционной агитации в 1820-х, он отступил в сферу либеральной журналистики после реформы 1832 года. Годскин стал защищать свободную торговлю и 15 лет писал для «Economist». Он работал над газетой с её основателем — Джеймсом Вильсоном (англ.) и молодым Гербертом Спенсером. Годскин видел в отмене «хлебных законов» первый признак падения правительства, и его либеральный анархизм был отмечен как слишком радикальный многими либералами из Лиги противников «хлебных законов». Годскин покинул «Economist» в 1857 году. Он продолжал работать журналистом всю оставшуюся жизнь.

В литературе

В святочном рассказе Д. Е. Галковского персонаж «морячок» говорит В. В. Розанову о Годскине:

Весь этот марксизм английский морской офицер придумал.

— ?

— Годжскин. Милль сначала не понял, стал кричать, что Годжскин сошел с ума, это будет хуже монгольского нашествия… Миллю в тайной полиции промыли мозги, он понял и заткнулся. А Маркса сделали рупором.

Работы

• [www.yale.edu/lawweb/avalon/econ/labdef.htm Labour Defended against the Claims of Capital]
• [oll.libertyfund.org/?option=com_staticxt&staticfile=show.php%3Fperson=219&Itemid=28 Томас Годскин в The Online Library of Liberty]

Список литературы

• David Stack, Nature and Artifice: The Life and Thought of Thomas Hodgskin 1787—1986 Boydell & Brewer Ltd 1998
• Edward Sallis, The Social and Political Thought of Thomas Hodgskin 1787—1869, MA Social Studies Dissertation University of Newcastle upon Tyne 1971
• [en.wikipedia.org/wiki/Elie_Halevy Elie Halevy], Thomas Hodgskin (Paris 1903), English translation A J Taylor 1956
• [struggle.ws/wsm/rbr/extra/communism.html Paul Bowman], What is communism? Red & Black Revolution, #10 2005

Отрывок, характеризующий Годскин, Томас

На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.