Головкина, Екатерина Ивановна
Графиня Екатерина Ивановна Головкина, урожденная княжна Ромодановская (1700 — 20 мая 1791) — последняя представительница рода Ромодановских, двоюродная сестра императрицы Анны Иоанновны, статс-дама.
Биография
Дочь Ивана Фёдоровича Ромодановского (сына князя-кесаря) и Анастасии Фёдоровны Салтыковой (сестры царицы Прасковьи). 8 апреля 1722 года была выдана замуж за Михаила Гавриловича Головкина, старшего сына петровского канцлера[1]. В 1730 году, перед самой коронацией императрицы Анны, была пожалована в статс-дамы, и носила её портрет.
После ноябрьского переворота, приведшего к власти Елизавету Петровну, Головкин как лицо, особо приближённое к свергнутой Анне Леопольдовне, был осуждён «за измену» на смерть. Смертная казнь была заменена конфискацией имущества и вечной ссылкой в Сибирь в село Германг.
Екатерина Ивановна признана непричастной к преступлениям мужа, ей сохранялось звание статс-дамы и право жить, где она пожелает. На это Головкина отвечала: «Я любила своего мужа в счастье, люблю его и в несчастье и одной милости прошу, чтобы с ним быть неразлучно»[2]. У неё также были изъяты богатейшие поместья, включавшие среди прочего торговое село Кимры и усадьбу Константиновское.
Два года супруги и сопровождающие их солдаты добирались до места ссылки. Михаил Гаврилович и Екатерина Ивановна прожили в Сибири 14 лет. После смерти мужа в 1754 году Головкина ещё год находилась в ссылке. Ей было позволено вернуться в Москву, куда она перевезла и прах мужа.
Ф. Г. Головкин утверждает, что забытую графиню два года искали по всей Сибири, прежде чем вернуть в «первопрестольную», где она заняла родовые палаты Ромодановских[3]. Видя её бедность, Екатерина II пожаловала статс-даме пенсию в 4000 рублей и сверх того 4000 душ крестьян.
Ослепнув «от пролитых в ссылке слёз», Екатерина Ивановна переселилась в Георгиевский монастырь, занималась благотворительностью. «Они жила с величавой простотой древних бояр и принимала во всякое время всех, кто желал её видеть; и все шли к ней, как на поклонение национальной святыне», — свидетельствует Фёдор Головкин[3]. В то же время отец Павла Карабанова вспоминал, что старуха внушала отвращение тем, что у неё изо рта текли слюни, а нос она себе набивала табаком[3].
Умерла на 91-м году жизни 20 мая 1791 года. Графиня похоронена по одним сведениям в Георгиевском[4], по другим — в Спасо-Андрониковском монастыре.
Напишите отзыв о статье "Головкина, Екатерина Ивановна"
Примечания
- ↑ Головкин, Михаил Гаврилович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- ↑ Дом Романовых. Составление П. Х. Гребельский и А. Б. Мирвис, СПб., ЛИО «Редактор», 1992, ISBN 5-7058-0160-2
- ↑ 1 2 3 Ф. Г. Головкин. Двор и царствование Павла I. Москва, 2003. Стр. 46-52.
- ↑ [www.pravoslavie.ru/put/071207123757 Георгиевский монастырь в Москве]
Литература
- [books.google.ru/books?id=08IKAAAAIAAJ&printsec=frontcover М. Д. Хмырёв. Графиня Екатерина Ивановна Головкина и ея время (1867)]
Отрывок, характеризующий Головкина, Екатерина Ивановна
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.
В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
