Голубев, Николай Николаевич

Николай Николаевич Голубев
Дата рождения:	12 (24) сентября 1875(1875-09-24)
Место рождения:	Вязники
Дата смерти:	после 1948
Страна:	Российская империя Российская империя РСФСР РСФСР
Научная сфера:	юрист
Место работы:	Московский университет Демидовский юридический лицей Ярославский университет
Учёная степень:	доктор юридических наук
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Московский университет
Известен как:	специалист по международному праву

Николай Николаевич Голубев (12 (24) сентября 1875 — после 1948) — юрист, доктор международного права, профессор Ярославского Демидовского юридического лицея и Ярославского университета.

Биография

Николай Николаевич Голубев родился в Вязниках Владимирской губернии.

Учился во Владимирской гимназии. В 1894 году поступил на юридический факультет Московского университета, который окончил в 1898 году.

После сдачи магистерских экзаменов был отправлен за границу. В 1901—1903 годах слушал лекции по международному, государственному и административному праву в школе права в Париже и в университетах Берлина, Гейдельберга, Женевы, Берна, Цюриха.

В 1903 году вернулся из-за границы и защитил диссертацию на степень магистра права в Московском университете. В 1904 году стал там приват-доцентом.

В ноябре 1904 года занял должность доцента Демидовского юридического лицея. Первоначально читал курс административного права. 13 апреля 1907 года стал экстраординарным профессором по кафедре государственного и административного права.

Защитил докторскую диссертацию по международному праву в Новороссийском университете и в марте 1910 года и был назначен ординарным профессором. Стал читать курсы международного права.

В Демидовском юридическом лицее был членом Правления. Участвовал в работе Ярославского юридического общества. В 1912-1917 годах руководил изданием библиографического журнала «Юридическая библиография». Также состоял членом редакционной комиссии «Юридических записок».

После реорганизации лицея в университет читал лекции на факультете общественных наук, затем работал на педагогическом факультете, где читал лекции по истории международных отношений.

С декабря 1918 года по июль 1919 года был деканом экономического и кооперативного отделений факультета общественных наук.

О дальнейшей судьбе Н. Н. Голубева сохранилось мало информации. Известно только, что в 1924 году перед приостановлением деятельности Ярославского университета его руководство ходатайствовало о назначении Н. Н. Голубеву пожизненной пенсии в размере полного оклада содержания штатного профессора с 25-летней преподавательской деятельностью.

Научная деятельность

Н. Н. Голубев известен как юрист-международник. В начале XX века он провёл объёмный и детальный анализ истории возникновения международных органов и организаций: собрав все примеры и неудавшиеся попытки создания международных административных комиссий, проследив развитие каждого учреждения и всего института международных организаций, выяснив юридическую природу комиссий и причину их появления.

В своей докторской диссертации «Международные административные комиссии XIX века. Очерки теории и практики» он изложил историю возникновения и правовой статус: санитарных комиссий; учреждений, созданных для безопасности и судоходства в Африке, Азии и на Балканском полуострове; финансовых советов по управлению службой государственного долга и контроля над финансами; комиссий для безопасности и благоустройства в отдельных областях; международного управления по европейским рекам.

Библиография

• Международные третейские суды XIX века: Очерки теории и практики. — М.: Университетск. тип., 1904. — 312 с.
• Международные конгрессы и конференции. Очерки истории и практики. — Ярославль: Тип. Губ. правл., 1905. — 288 с.
• Международные административные комиссии XIX века. Очерк теории и практики. — Ярославль: Тип. Губ. правл., 1908. — 730 с.

Литература

• Ярославский госуниверситет. Личный состав. Голубев Николай Николаевич // Государственный архив Ярославской области, Центр документации новейшей истории, Ф. 7867. — Оп. 2. — Д. 17. — Л. 9, 11, 12.
• Щербакова Н. В. Н. Н. Голубев как теоретик международного права // Российский ежегодник международного права. 1993—1994. — С-Пб.: Россия — Нева, 1995. — С. 309—323.
• Севастьянова А. А. Новое поступление в Государственный архив Ярославской области: архив профессора Н. Н. Голубева // Ярославская старина. — Ярославль: Гос. архив Ярославск. обл., 1996. — Вып. 3. — С. 121.
• Щербакова Н. В. Идеи Н. Н. Голубева о систематизации норм и принципов международного права // Актуальные проблемы теории правовой системы общества. Выпуск 3. — Ярославль, 2003. — С. 21-26.
• Лушникова М. В. Трудовое право и административное право: жизнь и научное наследие И. Я. Гурлянда и Н. Н. Голубева // Вестник трудового права и права социального обеспечения. Вып. 1 : Основатели ярославской школы трудового права и права социального обеспечения: портреты на фоне времени / Под ред. А. М. Лушникова, М. В. Лушниковой. — Ярославль: Яросл. гос. ун-т, 2006. — С. 77—83.
• Демидовский юридический лицей в Ярославле: А. Н. Лодыженский, А. В. Шмидт, Н. Н. Голубев // Грабарь В. Э. Материалы к истории литературы международного права в России (1647—1917) / Науч. ред.: Батлер У. Э.; Отв. ред. и предисл.: Томсинов В. А. — М.: Зерцало, 2005. — 888 c. — C. 450—453.

Отрывок, характеризующий Голубев, Николай Николаевич

[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.