Дмитрашко-Райча, Родион Григорьевич
| Родион Григорьевич Дмитрашко-Райча (укр. Родіон Дмитрашко-Райча) <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"> | |||
| |||
|---|---|---|---|
| 1666 — 1688 (с перерывами) | |||
| Предшественник: | Андрей Романенко | ||
| Преемник: | Яким Головченко | ||
| |||
| 1666 — 1666 | |||
| Предшественник: | Василий Дворецкий | ||
| Преемник: | Сидор Коваленко | ||
| Смерть: | ок. 1705 | ||
| Род: | Дмитрашко-Райча | ||
Родион Григорьевич Дмитрашко-Райча реже Думитрашко (укр. Родіон Дмитрашко-Райча; ? — † ок. 1705) — переяславский и брацлавский полковник Войска Запорожского.
Биография
Год рождения неизвестен; умер около 1705 года, в глубокой старости. По происхождению серб, Дмитрашко, обычно подписывался Райче или Райча (вместо Родиона). Впервые появился в Украине летом 1665 года в сопровождении 500 человек «товарищества хоругвей волоских». В это время там велись постоянные войны между Москвой, Польшей и крымскими татарами. Дмитрашко примкнул к Москве и в то же лето оказал ей две важные услуги: во-первых, он перехватил письма, отправленные желавшим поднять смуту и захватить при помощи поляков гетманство, полковника Степана Опары к польскому королю, и во-вторых, — отстоял осажденное гетманом Дорошенко важное в стратегическом отношении местечко Рашково, над рекой Днестр, которое потом обратил для себя в опорный пункт.
Осенью 1665 года Дмитрашко присягнул московскому государю и, по требованию гетмана Брюховецкого, наказал отпавший от Москвы город Гомель и расположился в окрестностях Борисполя и Остра «следить за неприятелем». Последний не замедлил явиться, и в происшедшей под Переяславлем битве Дмитрашко был разбит и взят в плен.
Вернувшись из плена через год, он укрепил город Золотоноша и, затем объявленный переяславским полковником, поселился в местечке Барышевке. Когда Брюховецкий задумал изменить Москве, Дмитрашко, вероятно, был на его стороне, и из-за обстоятельств, последовавших после смерти гетмана, оказался в затруднительном положении. Он решил держаться особняком и, призвав до 20 тысяч татар, дважды подступал к Киеву, желая отнять его у Москвы. Но вскоре перевес, оказавшийся на стороне Москвы, заставил его снова присягнуть московскому государю (в 1669 году), после чего он оставался все время ему верным, несмотря на все льстивые приглашения какие ему делал Дорошенко.
Первое время Дмитрашко, продолжая следить из своей Барышевки за неприятелем и доносить обо всем происходящем на другой стороне Днепра, жил с гетманом в ладах, но потом отношения их изменились: придравшись к его отказу явиться в Батурин, гетман Многогрешный с большим отрядом подступил к Барышевке, заковал в цепи винившегося перед ним Дмитрашко и увез в Батурин. Здесь, впрочем, он позволил ему жить на свободе и даже «гостился» с ним. Вскоре, однако, Дмитрашко принял участие в низложении задумавшего измену Брюховецкого, первым известил об этом князя Ромодановского и получил от царя богатые дары.
В течение 1672—1673 гг. он продолжал своё дело наблюдения за врагами и, между прочим, принимал участие в миссии московского дипломата, подьячего Щеголева — переманить на сторону Москвы каневского полковника Лизогуба.
В 1674 году, когда двинулись на Дорошенко московские и гетманские войска, Дмитрашко стоял во главе отдельного 20 тысячного отряда (Переяславский, Полтавский, Миргородский, Гадяцкий и Лубенский полки), с титулом наказного гетмана, и успешно защищал от неприятелей поднестровский край. Несмотря на это, гетман Самойлович за что-то лишил его полковничества (в августе 1674 года). Мстительный Дмитрашко дважды принимал участие в заговорах против гетмана (1676—1682 гг.) и во второй раз, подозреваемый в сношениях с поляками, был приговорен к смертной казни, которая и была назначена на 5 февраля 1683 года. Но он как-то избег её и, участвуя в 1687 году в походе князя B. B. Голицына против крымских татар (Крымские походы 1687, 1689), помог падению своего врага-гетмана.
Новый гетман, Мазепа, заискивал перед богатым, храбрым и влиятельным полковником и отправил его в Москву с каким-то поручением (в 1688 году);
В 1689 году Дмитрашко ездил в Москву от Переяславского полка в составе делегации из 26 человек, сопровождая гетмана Мазепу.
После этого Дмитрашко сходит с политической арены, и последующие упоминания о нем указывают лишь на его благотворительную и церковностроительную деятельность.
В 1680—1690 гг. отстраивал Золотоношский Красногорский монастырь. В начале 1690-х гг. основал село Бакумовка и построил в нём церковь.
Напишите отзыв о статье "Дмитрашко-Райча, Родион Григорьевич"
Литература
- Стороженко А. Очерки Переяславской старины, Киев, 1900 г.
- Модзалевский В. Л. Малороссийский родословник, т. 1. К., 1908.
Примечания
Отрывок, характеризующий Дмитрашко-Райча, Родион Григорьевич
Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
