Рашково (Приднестровская Молдавская Республика)

Село Рашково молд. Raşcov Страна ПМР/МолдавияПМР/Молдавия Район Каменский Координаты 47°56′34″ с. ш. 28°50′29″ в. д.47.94278° с. ш. 28.84139° в. д. / 47.94278; 28.84139    Первое упоминание 1402 Высота центра 60 м Население 2,00 тыс. человек (2004) Часовой пояс UTC+2, летом UTC+3 Рашково Рашково

К:Статьи о населённых пунктах без категории на Викискладе

Рашково ( молд. Raşcov, укр. Рашків) — село, административный центр Рашковского сельсовета Каменского района непризнанной Приднестровской Молдавской Республики, куда кроме села Рашков также входит село Янтарное.

Старейший сельский населенный пункт в Приднестровье.

География

Расположено в юго-восточной части района на левом берегу Днестра, в 16 км от районного центра и в 30 км от железнодорожной станции Рыбница.

Рашково имеет сложную конфигурацию, имея две планировочные оси: долины Днестра и его левого притока Рашковки, а также автомобильная магистраль Тирасполь- Каменка. Именно вдоль них сосредоточена основная часть селитебной застройки села. Конфигурация села линейная подковообразная с многорядной застройкой.

Село делится на несколько исторических частей: Центр, Покровка, Подол, Млыны. Архитектурными доминантами Рашкова являются действующие православный и католический храмы.

Главными строительными материалами служат известняк и дерево, чему способствует обилие камня и леса в окрестностях села. Здешние жилые дома сочетают украинские и молдавские архитектурные элементы.

Население

Рашково — одно из крупнейших сел Каменского района. Численность населения села Рашково! сокращается из-за естественной убыли и эмиграции. В 1959 г. в селе проживало 3731 чел., в 1979 г. — 3252, в 1989 г. — 2470, в 2004 г. — 2003 чел. Половозрастные пропорции населения деформированы его старением как из-за снижения рождаемости и роста смертности, так и из-за оттока молодежи в города ПМР или за пределы республики. Это обусловлено отсутствием перспективных возможностей для трудоустройства в родном селе. В Рашково насчитывается более 800 пенсионеров. В этническом отношении в селе преобладают украинцы — более 80 %, проживают также молдаване и русские. Жители села исповедуют православие и католицизм.

История

Древняя история

Археологические раскопки в советский период показали, что в окрестностях села Рашково люди жили с древнейших времен — время первоначальных поселений определено в рамках периода 40-10 тыс. лет до н. э.

В северной части села в сторону села Катериновка в 1960—1970 гг. археологи обнаружили остатки древнего укреплённого городища гетов, обитавших в этих местах в IV—III в. до н. э.

В VI—VII вв. начинается славянское заселение бассейна Днестра. В середине X в. приднестровские земли входят в состав Киевской Руси. В 30-е годы XII в. они становятся ближним порубежьем Галицкого княжества.

В XI—XIII вв. здесь в регионе проживало оседлое древнерусское население, а также половцы. Позднее территория края подверглась ордынскому разорению и долгое время была не заселена.

Крепость Калаур

В 1387 г. территория района вошла в состав Великого княжества Литовского. Здесь для охраны южных пределов государства великий князь Литовский Витовт построил крепость «Калаур» (до наших дней не сохранилась), которая в 1402 г. уже значилась в списке городов и замков, входивших в состав Великого княжества Литовского. Сам же Рашков возник как присёлок (форштадт) при крепости. Позднее Князь Витовт пожаловал Калаур с Рашковом Андрею Сидимунту; находились в составе Савранського ґрунта землевладений Брацлавского замка.

В 1442 г. Калаур вместе с обширной степной полосой, простиравшейся до берегов Черного моря, был отдан в пожизненное владение Бучацкому. В 1545 г. Калаур находился в руках Григория Чечеля-Сидимунтовича.

В составе Речи Посполитой

В 1569 г. после объединения Польши и Литвы в Речь Посполитую Рашков входил в Брацлавский повет Брацлавского воеводства в составе Малопольской Провинции Короны Польской (так называемой Малой Польши). В конце XVI столетия Рашковское поселение разрослось так, что Калаур стал только предместьем Рашкова. В это время Рашков приобретает в числе других обширных поместий Приднестровья гетман Ян Замойский. В 1617 г. крепость Калаур и Рашков были добровольно сожжены поляками в угоду туркам, которые, заключая договор в Буше с гетманом Жолкевским, потребовали упразднения пограничных крепостей под тем предлогом, что они служат притонами, из которых казаки совершают набеги на турецкие владения.

Поселение Рашков было восстановлено около 1646 г. и затем упоминалось как «сильная крепость на границе безлюдной степи».

В 1648 г. в результате побед гетмана Украины Богдана Хмельницкого над поляками в сражении под Желтыми Водами и Корсунью, значительная часть Украины была освобождена, Селения Каменка и Рашков входят в состав Брацлавского полка.

Возникший в то время союз гетманской Украины и Молдавии был скреплен браком Тимофея Хмельницкого с дочерью Молдавского господаря Василия Лупу Руксандой, заключённым в Яссах 21 августа 1652 г. Известно, что после свадьбы с Тимошем Руксанда уехала в Рашков. Но в сентябре 1653 г. Тимофей Хмельницкий был смертельно ранен под Сучавой. После гибели сына Богдан Хмельницкий отдал Рашков во владение вдове Тимофея — Руксанде.

В 1654 г. Рашков посетил патриарх Антиохийский Макарий во время своего путешествия через Подолию на Собор в Москву. В описании прибытия патриарха в Рашков указано: «На встречу ему вышли тысячи народа, в несметном множестве (Бог да благословит и умножит их!) То были жители города, по имени Рашков. Это очень большой город, построенный на берегу упомянутой реки; в нём есть крепость и деревянный замок с пушками. В числе встречавших были: во-первых семь священников в фелонях с крестами, ибо в городе семь церквей, затем дьяконы, потом сотник, то есть начальник крепости и города со многими хоругвями и свечами, сердар (войсковой начальник), войско и певчие, которые, как бы из одних уст, пели стихиры приятным напевом…».

С 1662 г. Рашков, находившийся во владении Замойских, стал подвергаться разорениям со стороны соперничавших между собой украинских гетманов. В течение 12 лет (1663—1675 гг.) Рашков был 3 раза был взят приступом и разорён. Дочь Томаша Замойского, Иоанна-Варвара (1626-1653), имела Рашков в качестве приданого, выйдя замуж за Александра Конецпольского, хорунжего великого коронного. Их наследники продали все украинские имения Любомирским, которые владели Рашковом до конца XVIII в.

К середине XVII в. был весьма значительным поселением, в котором проживали украинцы, поляки, евреи. Среди жителей выделялись армяне, община которых исповедовала католицизм и по грамоте Ю. Любомирского, пользовалась автономией.

Известный польский писатель Генрик Сенкевич описал город в популярном историческом романе «Пан Володыевский». События, описанные Сенкевичем, относятся к 60-70 гг. XVII в., когда Рашков был самой крайней польской крепостью на юге, и в нём размещался сильный военный гарнизон. Город, по выражению Сенкевича, находился «на краю света». Вокруг него в скалистых склонах берега Днестра чернело множество пещер.

Постоянные набеги привели к упадку города, и до конца века он уже не упоминается ни в польских документах, ни в казацких хрониках. Вновь отстраиваться Рашков стал только к середине XVIII в..

В 1740 г. в Рашкове была выстроена православная Покровская церковь. В 1779 г. в селе стараниями прихожан и местного протоиерея Иоанна Палюховича началось строительство Свято-Троицкой церкви.

До наших дней сохранился памятник зодчества XVIII в. — костёл Святого Каэтана, построенный в 1786 году для армян-католиков, а позже передан римо-католикам .

В составе Российской империи

Северное левобережье Днестра было присоединено к России в 1793 г. в результате Второго раздела Речи Посполитой. Рашков и его окрестности вошли в Ольгопольский уезд Подольской губернии.

В конце XVIII в. Рашков был продан за долги Александра Любомирского и перешёл в казну по велению Екатерины II. Из семи церквей к этому времени сохранилось только четыре: Успенская, Вознесенская, Троицкая и Покровская.

Павел I подарил Рашков волынскому наместнику Алексею Тутолмину. Численность армянской общины в Рашкове к этому времени заметно уменьшилась. Город потерял своё былое значение, превратившись в местечко. После того как местный помещик перенёс Успенскую церковь в Алексеевку, а Вознесенскую в Катериновку, в Рашкове остались всего две православных церкви и два прихода. В начале XIX в. в местечке было 50 сапожников, 19 кожухарей, 5 кушниров (меховщиков), 4 пекаря.

При пожаре 12 июня 1847 г. серьёзно пострадала синагога, тогда же сгорело 93 еврейских дома, пивоваренный завод, купеческий магазин с хлебом и еврейские лавки. Убытки составили 40 000 руб. серебром.

Рашков являлся значимым торговым пунктом, удобно расположенном на главной торгово-транспортной артерии края — р. Днестр, на важной переправе через него. В местечке регулярно проводились ярмарки и устраивались базарные дни. На рашковскую пристань ежемесячно прибывало большое количество строительных материалов. Рашковчане активно торговали лесом, сельскохозяйственными продуктами (особенно вином), ремесленными изделиями. За пределами края они закупали черепицу, сельскохозяйственный и бытовой инвентарь. С 1860-х гг. действовали паровые мельницы, табачная фабрика, винокурни, винные подвалы, лесопильни .

В 1901 г. в Рашкове (центр волости) проживало 2620 православных прихожан, при костёле числилось 1162 прихожан-католиков. Тогда же в местечке жили около 1500 евреев. Главным жителей местечка было земледелие и виноградарство; многие занимались торговлей, ремёслами. Здесь возделывали пшеницу, ячмень, просо, картофель, сахарную свеклу, виноград, табак, бахчевые. Особенно развито было садоводство. В общественных и приусадебных садах рашковчан плодоносили яблони, груши, айвовые деревья, сливы, абрикосы, персики, сливы, вишни, черешни. В животноводстве преобладало разведение крупного рогатого скота, лошадей, овец, коз, свиней, разнообразной птицы. В селе были развиты пасечное пчеловодство, рыболовство, охота. Из ремесел выделялись: гончарное, бондарное, ткацкое, лесопильное, плотницкое, скорняжное, мукомольное, маслобойное, винодельческое.

Последним крупным землевладельцем Рашкова (до 1917 г.) был граф Пётр Станиславович Юрьевич, которому принадлежало 4344 десятин . Большую часть земель он отвел под виноградники. Винный подвал, построенный им, до сих пор служит по своему назначению. Производимое им вино вывозилось во Францию, а оттуда доставлялась марсельская черепица.

В составе Советского Союза

В 1918 г. по Днестру между Советской Россией и Румынией была установлена демаркационная линия и в Рашкове разместилась погранзастава. В 1924 г. Рашково как село вошло в состав Молдавской АССР.

В 1925 г. в селе был создан совхоз им. Сталина, основной специализацией которого было виноградарство. Из выращенного здесь винограда получалось шампанское высокого качества. В 1929 г. был создан первый колхоз «Труженик». В 1931 г. в Рашкове действовали колхозы «III Интернационал», «1 Мая», «8 Марта» и им. Постышева. В них были объединены 680 бедняцких и середняцких хозяйств на 2000 га земли. В 1930 г. молодые колхозы Рашкова приняли участие в сельскохозяйственной выставке в Каменке, на которой колхоз «III Интернационал» занял третье место и получил награду — набор сельскохозяйственного инвентаря.

Процесс принудительной коллективизации встретил сопротивление со стороны крестьян и стихийные расправы над колхозными активистами. Но к середине 30-х гг. недовольные крестьяне были репрессированы или бежали в Бессарабию, а их имущество было конфисковано в пользу колхозов.

В 1933 г. в селе создается крупная машинно-тракторная станция.

В июле 1941 г., вскоре после начала Великой Отечественной войны район был оккупирован румынскими захватчиками и включён в губернаторство Транснистрия. Перед захватом села, захватчики подвергли его сильному минометно-артиллерийскому обстрелу с целью уничтожения огневой точки, устроенной советским пулеметчиком на крыше костёла. Огнём пулемета она долго не давала противнику возможности переправиться через Днестр. В период оккупации в селе действовали подпольные группы сопротивления. В 1942 г. в результате организованного саботажа им удалось затянуть уборку урожая и раздать населению часть хлеба, надлежащего сдаче оккупантам. Осенью 1943 г. было арестовано и расстреляно несколько подпольщиков. Село было освобождено в марте 1944 г.

Более 600 рашковчан были призваны в Красную Армия, из которых домой не вернулось 297 человек, в том числе и Герой Советского Союза Ф. И. Жарчинский.

В послевоенный период началось восстановление колхозов. В 1950 г. путём объединения трех имевшихся сельхозартелей в селе был создан один крупный колхоз, с 1962 г. носивший имя Владимира Ильича. Главным организатором колхозного производства на протяжении 1958—1978 гг. был его председатель кавалер орденов «Трудового Красного Знамени» и «Знак Почета» С. И. Хлыстал. С ростом аграрного производства растут доходы и уровень благосостояния колхозников. Село электрифицируется и телефонизируется. Дороги покрываются асфальтом. Развивается социально-бытовая инфраструктура — строится детский сад, ясли, школа, библиотеки, дом культуры, музеи, магазины, больница.

В составе ПМР

В 1990 г. в результате образования ПМР сельсовет Рашково поддержал создание нового самопровозглашенного государства.

Последовавшие затяжные и глубокие кризисные явления, характерные для постсоветской экономики коснулись и Рашкова. Распался сельский колхоз, что повлекло за собой снижение уровня жизни населения. Усилился выезд из села.

Сегодня основные отрасли экономики села — виноградарство, садоводство, овощеводство, возделывание зерновых и технических культур. Восстанавливается совхоз «Рашков», специализировавшийся на виноградарстве и виноделии. Реконструируется рашковский участок шоссе Рыбница- Каменка. В 2006 г. село было газифицировано. На территории села работают средняя школа, детский сад, дом культуры, библиотека, сельская врачебная амбулатория, отделения сбербанка и связи, магазины.

В настоящее время перспективы вывода села из кризиса связывают с восстановлением сельскохозяйственного производства путём развития арендных и товарных отношений в местном землепользовании, с развитием агропромышленного сервиса — в первую очередь, со строительством мини-заводов по переработке аграрной продукции, а также с дальнейшим производственным развитием Рашковского лесхоза (на его базе действуют питомник и лесопилка).

Большую роль в социально-экономическом возрождении Рашково могут сыграть многочисленные памятники природы, истории и архитектуры, имеющие важное значение для развития туризма. Рашков является перспективным для создания ряда заповедных и музейных комплексов, в частности, ландшафтного парка, археологического, этнографического, архитектурного музеев.

Достопримечательности

Свято-Троицкая церковь

Была заложена в Рашкове в 1779 г. Строительство церкви связано с именем местного протоиерея Иоанна Палюховича, который был известен активной борьбой с влиянием униатства в крае. В 1772 г. будучи рукоположённым в сан священника, он был направлен в Свято-Успенскую церковь Рашкова, но обнаружил храм, занятый униатами. Другая рашковская церковь — Свято-Покровская — была также в руках униатов. Палюхович не смог вернуть храм в судебном порядке и начинает энергично хлопотать о постройке в Рашкове новой церкви во имя Святой Троицы. Строительство велось долго, главным образом из-за препятствий со стороны униатов и польской власти и, наконец, в 1787 г. церковь была освящена. «Она была каменная, однокупольная, с каменной же колокольнею, крыта железом». Умер Палюхович в 1811 г. и был погребен в ограде Свято-Троицкой церкви. В 1883 г. при храме была открыта церковно-приходская школа.

В наши дни Свято-Троицкая церковь восстановлена, служит верующим и объявлена памятником архитектуры.

Костёл святого Каэтана

Старейший католический храм Молдавии. В рукописи «Акт основания костела в Рашкове», датированной 1749 г. (обнаруженной в Житомирском областном государственном архиве), указано, что князь Иосиф Любомирский объявлял о своем решении построить костел из камня. Датой постройки костёла, вероятно, следует считать 1786 г. Церковь первоначально предназначалась для католиков армянского обряда. В 1791 году храм освятил во имя Святого Каэтана Львовский армяно-католический архиепископ Якуб Валериан Туманович. Костёл представляет образец архитектуры польских католических храмов XVIII века с элементами барокко. Две башни костёла декорированы пилястрами ионического и тосканского ордера.

Костёл стал служить и прихожанам римо-католикам и превратился в духовный центр многочисленной католической общины края. Если к концу XVIII века прихожанами костёла в Рашкове были 12 армянских и 37 польских семей, то в 1825 г. приход с часовней в с. Загнитков (ныне Кодымский район Украины) насчитывал 915 верующих. В 1847 г. — 724, в 1858 г. — 792. В 1901 г. в костеле было 1162 прихожанина из Рашкова и окрестных сел.

В 1932 году костёл был закрыт в ходе антирелигиозной кампании советской власти. Временно вновь костёл действовал в 40-е гг., вплоть до 1948 г. Храм использовался местными властями как зернохранилище, затем как столярная мастерская. В 1990 году здание передали католической общине. И сейчас сюда на службы под звуки электрооргана собираются десятки прихожан.

Синагога

В центральной части села сохранились стены синагоги, построенной предположительно в середине XVIII в. Пространственно-планировочная структура синагогального здания включала в себя молельный зал для женщин (или «женская галерея», на местном идише — ва́бер-шил), размещённый над нартексом. Эта двухэтажная часть здания со стороны западного фасада входила в его основной объём наряду с молельным залом для мужчин.

Синагога в течение долгого времени служила центром духовной жизни многочисленной еврейской общины Рашкова. Раввином Рашковской синагоги был реб Яков-Иосеф, автор первой хасидской книги «Толдос Яков-Иосеф» (История Якова-Иосефа), ближайший ученик Бешта — основателя хасидского движения в иудаизме.

В селе располагалась резиденция хасидских ребе Рашковской династии (идиш: Ра́шкевер хаси́дим), в начале 1930-х годов переместившихся в село Вад-Рашков на противоположном берегу Днестра. Основателем династии был хасидский цадик реб Зёмэ Рашкевер.

В начале 1930-х гг. в ходе антирелигиозной компании своды синагоги в Рашкове была разрушены. Религиозный центр был перемещен в село Вадул-Рашков, расположенное на другом берегу Днестра в румынской Бессарабии.

В настоящее время на стенах сохранились фрагменты резного каменного декора.

Из синагоги Рашков несколько лет назад была разобрана и вывезена стена для Арн Койдеш (специального хранилища для свитков Торы) для размещения в восстанавливаемой Дровяной синагоге в Кишинёве.

Источник господарыни

«Панська крыныця» или «Источник господарыни» — родник, расположенный в центральной части села у здания синагоги. Представляет собой подземный водоток, дренируемый по разлому Днестра с северо-востока на юго-запад. Дебит — 3 л/с, температура — + 10 °C.

Жители Рашкова сохранили красивую легенду о дочери Молдавского господаря Василия Лупу Руксанде, выданной замуж за Тимофея Хмельницкого. После внезапной смерти своего мужа Руксанда поселилась в Рашкове, который был отдан ей во владение Богданом Хмельницким. Согласно легенде, она долгие годы прожила там, оплакивая мужа. От слез Руксанды образовался кристально чистый родник, который стали называть «Панськой крыницей».

Дом-музей Ф. И. Жарчинского

В центре села находится старое здание школы, где работал Герой Советского Союза — Федор Иванович Жарчинский. Недалеко от школы расположен его дом, ныне дом-музей Героя.

Федор Жарчинский родился в Рашков в 1914 г. в украинской крестьянской семье. После окончания Киевского пединститута работал сельским учителем. В июле 1941 года попал на фронт. После ускоренного окончания Полтавского танкового училища в 1942 г. лейтенант Жарчинский, командир танка сражался в составе 4-я гвардейской танковой армии, 1-й Украинского фронта. Героически погиб перед самым концом войны. Подвиг Ф. И. Жарчинского описан в мемуарах генерала Д. Д. Лелюшенко: «22 апреля корпус Ермакова…овладел городами Беелитц, Трёйенбритцен, Ютербог. Из фашистского лагеря в районе Трёйенбритцена было освобождено 1600 французов, англичан, датчан, бельгийцев, норвежцев и заключенных других национальностей, томившихся в гитлеровских застенках. Среди них оказался командующий вооруженными силами Норвегии генерал-майор Отто Руге. Первым в этот лагерь, возглавляя группу разведчиков, ворвался старший лейтенант Федор Иванович Жарчинский. В ожесточенной схватке с охраной он был ранен, но, собрав последние силы, продолжал бой, ему удалось убить эсэсовского палача — начальника лагеря, после чего сопротивление охраны прекратилось. Рана Жарчинского оказалась смертельной, он скоро скончался.».

Похоронен Ф. И. Жарчинский в городе Тройенбритцен (ФРГ, земля Бранденбург). Его имя носит Рашковская школа, возле здания которой установлен бюст Героя.

Уроженцы Рашково

• Жарчинский, Фёдор Иванович (1914, Рашков — 1945, Тройенбритцен) — Герой Советского Союза.
• Зильберман, Хаим Айзикович (1907, Рашков — 1975, Москва) — советский еврейский писатель, автор рассказов, книг и пьес на идише, фронтовой журналист.

Источники

• [www.academia.edu/4781001/_._._._._._._._-_2009._-191_._Geography_of_Camenca_District_by_A._Crivenco_M._Burla_V._Fomenco_et_al._2009_in_Russian_/ Кривенко А. В., Бурла М. П., Фоменко В. Г. и др. География Каменского района ПМР. -Тирасполь, 2009. −191 с.]

Отрывок, характеризующий Рашково (Приднестровская Молдавская Республика)

– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.