Доброгоща (Жлобинский район)

Деревня Доброгоща белор. Дабрагошча Страна БелоруссияБелоруссия Область ГомельскаяГомельская область|Гомельская Район Жлобинский Сельсовет Доброгощанский Координаты 52°42′00″ с. ш. 29°52′00″ в. д.52.70000° с. ш. 29.86667° в. д. / 52.70000; 29.86667    Первое упоминание XVIII век Население 543 человека (2004) Часовой пояс UTC+3 Показать/скрыть карты

Доброгоща (белор. Дабрагошча) — деревня, центр Доброгощанского сельсовета Жлобинского района Гомельской области Белоруссии.

Около деревни наивысший пункт района (151,5 м).

География

Расположение

В 34 км на юго-запад от Жлобина, 6 км от железнодорожной станции Ящицы (на линии Жлобин — Калинковичи), 117 км от Гомеля.

Гидрография

На западе и севере сеть мелиоративных каналов.

Транспортная сеть

Автодорога связывает деревню со Жлобином. Планировка состоит из длинной прямолинейной, близкой к меридиональной ориентации улицы, к которой с востока присоединяются две криволинейные, соединённые между собой улицы. Застройка двусторонняя, деревянная, усадебного типа.

История

По письменных источников известна с XVIII века как деревня в Речицкого повета Минского воеводства Великого княжества Литовского. Принадлежала Потоцким, затем Масальским. После 2-го раздела Речи Посполитой (1793 год) в составе Российской империи. Согласно переписи 1897 года находился хлебозапасный магазин, в Якимово-Слободской волости. Речицкого уезда Минской губернии.

С 20 августа 1924 года центр Доброгощинского сельсовета Стрешинского, с 4 августа 1927 года Жлобинского, с 28 июня 1939 года Стрешинского, с 17 декабря 1956 года Жлобинского районов Бобруйского (до 26 июля 1930 года) округа, с 20 февраля 1938 года Гомельской области. В 1929 году организован колхоз «Прогресс», работал ветряная мельница.

Во время Великой Отечественной войны в июле 1943 года оккупанты полностью сожгли деревню и убили 10 жителей. В боях поблизости деревни 8 декабря 1943 года отличились командир противотанковой батареи, старший лейтенант Н. Т. Сириченко и старшы сержант, командир противотанкового орудия А. П. Шилков (удостоены звания Герой Советского Союза). В боях за деревню и окрестности в июне 1944 года погибли 1092 советских солдата и 4 партизана (похоронены в братской могиле на ул. Школьной). На фронтах и в партизанской борьбе погибли 274 жителя из деревень Доброгоща, Ящицы, Сельное, Забродье, Василевичи в память о них в 1967 году в центре деревни, в сквере установлена стела с именами павших.

В 1958 году открыта средняя школа. В 1962 году к деревне присоединена Центральная усадьба совхоза «Мормаль». Центр совхоза «Мормаль». Работают средняя школа, Дом культуры, библиотека, больница, аптечный пункт, детские ясли-сад, отделение связи, 1 магазин.

В состав Доброгощанского сельсовета (в настоящее время не существующие) до 1962 года центральная усадьба совхоза «Мормаль», до 1966 года — деревня Забродье, посёлок Садовый, до 1983 года — посёлок Бор.

Население

Численность

• 2004 год — 211 хозяйств, 543 жителя.

Динамика

• 1795 год — 31 двор.
• 1850 год — 37 дворов, 115 жителей.
• 1897 год — 38 дворов, 294 жителя (согласно переписи).
• 1925 год — 69 дворов.
• 1940 год — 80 дворов, 400 жителей.
• 1959 год — 454 жителя (согласно переписи).
• 2004 год — 211 хозяйств, 543 жителя.
• 2013 год - 217 дворов, 521 житель.

Известные уроженцы

• В. М. Свирко — лауреат Государственной премии Республики Беларусь.

Литература

• Гарады і вёскі Беларусі: Энцыклапедыя. Т.1, кн.1. Гомельская вобласць/С. В. Марцэлеў; Рэдкалегія: Г. П. Пашкоў (галоўны рэдактар) і інш. — Мн.: БелЭн, 2004. 632с.: іл. Тыраж 4000 экз. ISBN 985-11-0303-9 ISBN 985-11-0302-0

Отрывок, характеризующий Доброгоща (Жлобинский район)

– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.