Долгоруков, Дмитрий Николаевич
| Дмитрий Николаевич Долгоруков | |||
 | |||
| Род деятельности: |
шталмейстер | ||
|---|---|---|---|
| Дата рождения: | |||
| Дата смерти: | |||
| Награды и премии: |
| ||
Князь Дми́трий Никола́евич Долгору́ков (1827—1910) — придворный деятель (шталмейстер) из рода Долгоруковых. Владелец усадьбы Волынщино и собиратель предметов искусства. Внук генерал-поручика В. В. Долгорукова и князя Д. Б. Голицына.
Содержание
Биография
Сын князя Николая Васильевича Долгорукова (1789—1872) и княжны Екатерины Дмитриевны Голицыной (1801—1881). Воспитанник Пажеского Его Императорского Величества корпуса, начал службу корнетом Кавалергардского полка. С 1849 года поручик, в мае 1853 году уволен по болезни от службы штабс-ротмистром.
В апреле 1854 года вновь определен на службу в гусарский полк ротмистром. При осаде Силистрии, Долгоруков был ординарцем при фельдмаршале Паскевиче, затем адъютантом князя М. Д. Горчакова и участвовал в обороне Севастополя, сражаясь на 4 бастионе. При выступлении из Севастополя Долгоруков получил опасное поручение сжечь мост, что и выполнил под сильным неприятельским обстрелом. В 1859 году выйдя в отставку, полковник Долгоруков посвятил себя общественной деятельности.
В 1874 году вернулся на службу в должности шталмейстера, с 1882 года действительный статский советник. Являлся сотрудником ряда газет и журналов, в том числе Московские ведомости и Русский вестник, в которых писал под псевдонимами[1]. Долгоруков был крупным землевладельцем в Костромской и Смоленской губерней. Наследственно владел имением Волынщина-Полуэктово Рузского уезда, где им была собрана коллекция предметов искусства.
Семья
С 1856 года женат на графине Наталье Владимировне Орловой-Давыдовой (1833—1885), своей четвероюродной сестре, дочери графа Владимира Петровича Орлова-Давыдова[2], наследнице обширной усадьбы в центре Москвы. Княгиня была благотворительницей, построила в Рузе больницу и женское училище, возглавляла Московское дамское попечение о тюрьмах. В браке родились три сына:
- Николай (1858—1899), окончил историко-филологический факультет Московского университета, во время русско-турецкой войны служил санитаром, с 1888 по 1896 года был Новозыбковским уездным предводителем дворянства, после чего три года, вплоть до самой смерти, был черниговским губернским предводителем дворянства. Скончался от сыпного тифа.
- Павел (1866—1927), политический деятель, расстрелян как заложник среди 20 человек за убийство Воейкова.
- Пётр (1866—1951), брат-близнец, политический деятель, скончался во Владимирской тюрьме.
Напишите отзыв о статье "Долгоруков, Дмитрий Николаевич"
Примечания
Воспоминания
- «Воспоминания о Крымской войне», напечатанные в «Рус. Арх.» за 1909 г., № 6 («Истор. Вестн.», 1910, № 9 и 10).
- Д. Н. Долгоруков. Пять недель в Коканде // Русский вестник, 1871 [rus-turk.livejournal.com/127971.html]
Отрывок, характеризующий Долгоруков, Дмитрий Николаевич
– Тишка! Об чем за обедом говорили?– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
