Дом под шпилем

жилой дом
Дом под шпилем
Вид с северо-запада
Страна	Россия
Октябрьский район Барнаула	Проспект Ленина, дом № 82
Автор проекта	Додица Я. Н.
Строительство	1953—1956 годы

«Дом под шпилем» — памятник архитектуры середины XX века, один из символов Барнаула. Другие названия памятника — «Гастроном под шпилем» или просто «Под шпилем».

О памятнике

Дом под шпилем расположен на площади Октября по адресу проспект Ленина, 82 в центральной части города. Является главным элементом окружающего архитектурного ансамбля. Предназначение — жилой дом с торговыми помещениями.

Согласно документам Центра хранения архивного фонда Алтайского края, автором проекта является Яков Николаевич Додица, архитектор московского института «Горстройпроект». Примечательно, что на мемориальной доске, прикрепленной к фасаду здания, архитектор ошибочно указан как Ф. К. Додица. Этот архитектор также принимал участие в разработке конкурсного проекта Дворца советов в 1932—1933 годах совместно с А. Н. Душкиным, В. Андреевым, К. Алабяном, А. Мордвиновым, В. Симбирцевым. Проект был удостоен I премии (см.).

Строительство дома под шпилем продолжалось с 1953 по 1956 год. Здание завершает период сталинского неоклассицизма в архитектуре Барнаула, с пластичной и цветовой разработкой фасадов, использованием синтеза зодчества и монументально-декоративного искусства. На внешнем и внутреннем облике сказалось влияние ленинградских проектных институтов, которые разрабатывали проект застройки площади Октября. Дом венчает башня с часами, на которой находится остроконечный шпиль (около 15 метров) и флюгер. Вместе со шпилем высота дома составляет 46 метров.

С 1950-х годов до сегодняшних дней — первый этаж используется под размещение магазинов и кафе. Квартиры, ввиду их улучшенной планировки (высокие потолки, широкие окна, раздельные комнаты и др.) в советское время передавались деятелям культуры, военным, героям труда и партийным работникам. В 1971 году здание попало на обложку набора художественных фотографий с видами Барнаула из серии «Города СССР», изданную тиражом в 1,2 млн экземпляров.

Сегодня инженерные коммуникации и фасады здания находятся в неудовлетворительном состоянии. Флюгер не показывает направление ветра, так как удерживающие его балки разрушены от времени, а подшипники, отвечающие за его вращение, изъедены коррозией. Администрация Барнаула объявляла сбор денег на реставрацию флюгера (необходимо около 1,5 млн рублей), но путём благотворительных концертов и пожертвований горожан было собрано лишь несколько тысяч.

Дом под шпилем в культуре

В песнях

Определённую известность получила песня барнаульского барда Александра Хижняка «В Барнауле клёны, тополя зелёны», в припеве которой поётся:

Если не бывали, значит, не видали. Значит, не слыхали, значит, не гуляли. Если не бывали, значит, вы не пили, Значит, не любили гастроном под шпилем.

В стихах

• Дом упоминается в стихотворении «Барнаул» поэтессы Татьяны Чернавиной:

Заскочу в гастроном «Под Шпилем», в парк Меланжевый загляну. Помнишь, как мы с тобой любили, слушать вечером тишину.

• Здание присутствует и в лирике Константина Погодина «Февральским снежком припорошены крыши домов»:

Тебя никогда не увижу, но дело не в том, Неужто мы в поисках выгод сердечность забыли? Хочешь, Наташ, я тебе подарю гастроном Всеми любимый, который под Шпилем?

Известные жители

• Юдалевич, Марк Иосифович — поэт и драматург.
• Квин, Лев Израилевич — писатель. На здании установлена мемориальная доска, на которой выгравировано: «В этом доме с 1964 по 1996 годы жил и работал известный писатель Лев Квин».

Интересные факты

5 сентября 2015 года в рамках празднования 285-летия Барнаула кондитеры студии «Глазурь» изготовили самый большой в России пряничный домик, который своей формой представлял модель Дома под шпилем.

Литература

Барнаул: Энциклопедия / Под редакцией [www.humanities.edu.ru/db/msg/60236 Скубневского В.А.]. — Барнаул: Изд-во Алт. гос. ун-та, 2000. — ISBN 5-7904-0140-6.

Отрывок, характеризующий Дом под шпилем

Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней: