Еврейский камень

Евре́йский ка́мень (еври́т) или пи́сьменный грани́т — одна из наиболее декоративных разновидностей гранита-пегматита, в которой полевой шпат (как основная порода) и кварц (как включение), упорядоченным образом прорастая один в другой, образуют видимый на поверхности прерывистый рисунок, напоминающий клинопись или другие древние письмена. Своё «еврейское название» письменный гранит получил вследствие естественной психологической причины: среди всех древних памятников внешне непонятной «клиновидной» письменности на Руси более других было известно именно еврейское письмо. Асимметричные кристаллы кварца, располагаясь внутри гранита, выглядят как древнебиблейские скрижали, отчего и произошло имя этого минерала. Впрочем, пронизывающие толщу полевого шпата жилки кварца не всегда располагаются одинаковым образом. Иногда этот рисунок больше напоминает арабские письмена, германские руны, персидскую клинопись, родовую тамгу́, математические формулы или даже «азбуку Морзе». В конечном счёте, всё связано с характером фантазии и зрительным опытом наблюдателя.

Согласно общепринятым ассоциациативным связям, более привычным для других народов, в разных странах Европы этот камень носит другие названия: учительский камень, рунит, рунический гранит (рунический пегматит), еврейский шпат, жидовский гранит, графический пегматит, норвежский тинт, тамга-камень, рябчик или гранит апостола Матфея. Обычно еврейский камень встречается как включение в жилах или породах небольших гранитных массивов.

Свойства и строение

Письменный гранит представляет собой одну из самых известных декоративных разновидностей гранитного пегматита и встречается в качестве включений или жил в обширных пегматитовых полях, разбросанных по всему миру. Особенности строения этого минерала связаны с его магматическим происхождением (из гранитной пегматитовой магмы). В остывающем раскалённом расплаве тонкие струйки расплавленного кварца проникали в полевой шпат, образуя причудливый клиновидный узор.

Причём, в минералогии выделяется два понятия о «пегматитах». Первое из них, где пегматит рассматривается в качестве геологического тела магматического происхождения — напрямую не связано с письменными гранитами. Напротив того, чисто структурный минералогический термин «пегматит», обозначающий вполне конкретный минерал, расплавную смесь кварца и полевого шпата, упорядоченно проросших друг друга и, притом, в определённых количественных соотношениях — собственно, это и есть «письменный гранит» или «еврейский камень». В этой связи следует особо отметить, что образования подобного рода встречаются главным образом — в гранитных пегматитах.

Местоположение письменных гранитов в пегматитовых жилах в целом определяется процессом зонального остывания магмы. Во многих пегматитовых телах до сих пор можно наблюдать ясно выраженное зональное строение и довольно чёткое распределение минералов по группам. К примеру, в пегматитах Мурзинского района (Урал) внешние зоны контакта жилы с вмещающими их гранитами сложены из светлой тонкозернистой породы (аплита). Затем, ближе к центральной части жилы они постепенно сменяются полосами «письменного гранита». А дальше, сдвигаясь к срединной части, следуют зоны всё более крупнокристаллических масс полевого шпата и кварца.

Месторождения

Рунический гранит (как одна из разновидностей полевого шпата) — совсем не редкий камень. Пожалуй, наибольшую трудность составляет распилить камень в точном направлении и выбрать из многих образцов наиболее эффектные и декоративные.

Достаточно часто разновидности еврейского камня встречаются в пегматитовых полях многих стран мира, в том числе, и России. Есть он, в частности, в Иркутской области, в Карелии и на Урале (в Ильменских горах). За крапчатую поверхность уральские горняки прозвали эту породу «рябчиком». Особую черту месторождения еврейского шпата в Ильменских горах составляет его чередование с другим аналогичным минералом — амазонитом, который ценится значительно выше, прежде всего, по причине своей яркой расцветки.

«...Красоту этих копей составляет не только самый амазонит прекрасного сине-зелёного тона, но его сочетание со светлым серовато-дымчатым кварцем, который прорастает его в определённых направлениях, образуя правильный красивый рисунок. Это — то мелкий узор древнееврейских письмён, то крупные серые иероглифы на зеленовато-голубом фоне. Разнообразны и своеобразны эти рисунки письменного гранита, и невольно стараешься в них прочесть какие-то неведомые нам письмена природы. Восторгались ими путешественники, исследователи конца XVIII века. Из них готовили красивые столешницы, которые и теперь украшают залы Эрмитажа. Эти камни привлекают и современных учёных, ищущих объяснения всех явлений природы...»

— Александр Ферсман, «Занимательная минералогия»

В своё время пейзажное изобилие еврейского камня на Восточном Саяне наблюдал князь Кропоткин, побывавший в середине XIX века в Бурятии и затем подробно описавший свои путевые впечатления в заметках «Поездка в Окинский караул» (1867 год). В частности, он обратил внимание на большое количество этих крапчатых камней, там и тут разбросанных прямо на поверхности почвы в Тункинской котловине, именно в том месте, где когда-то ранее по его наблюдениям было большое озеро. Вода этого естественного водоёма когда-то стояла на четыре метра выше теперешнего уровня пади Жемчуга, но затем отступила, обнажив размытые горные породы. По подробному описанию князя Кропоткина, горный ручей (местные жители называют его Жемчугом за изобилие известковых отложений на дне и берегах), текущий среди изобилия обломков гнейсов и гранитов, пролегал как раз по дну бывшего озера. ― Донный гнейс весь пронизан частыми жилами кварца и перемежается с гранитом и сиенитом, имеющим слоистое строение. А выше, непосредственно над гнейсом лежит зернистый известняк с прожилками розового кварца: пласты его, изрезанные жилами гранита и еврейского камня, падают вниз к юго-юго-западу.

«...Так как уже было поздно, а впереди предстояло ещё два трудных переезда через Жемчуг, то я перешёл на правый его берег и еле выбрался среди густого леса, грязи и мшистых кочек к горам правого берега, где встретил обнажения только еврейского камня, простирающиеся на полверсты. В сиените попадается вениса. Жемчуг катит свои быстрые волны, извиваясь по пади и нанося громадные валуны гранитов, еврейского камня с кристаллами жёлтого шерла, зернистого кварца, облечённого чёрною слюдою гнейсов и других кристаллических сланцев...»

— Пётр Кропоткин «Поездка в Окинский караул» (глава II «Тункинская котловина»)

Пожалуй, одни из самых красивых и загадочных российских письменных гранитов происходят — из Карелии, из копей Ковдорского района. Письмена на этих пегматитах иногда отличаются особенной «развитостью» и в лучших образцах напоминают настоящие тексты на каком-то древнем языке.

Интересные образцы рунического пегматита встречаются и во Франции (северо-восточный массив). Почти белоснежная основная порода пронизана тёмно-серыми угловатыми «иероглифами», которые выглядят контрастно даже на необработанных образцах минерала.

История и легенды

Поскольку науке известны тысячи камней с высеченными на них (или нарисованными несмываемой краской) древними пиктограммами, в средние века и позднее графический гранит нередко принимали за продукт культурный, а не тектонический. Как следствие, не раз предпринимались серьёзные попытки «расшифровать» тайные письмена еврейского камня. Тем более что среди камней иногда встречались экземпляры, узор которых совпадал с известными в том или ином алфавите буквами.

К примеру, «надпись» (вернее было бы сказать «узор») на одном из камней, обнаруженных учёными на Урале, в отдельных элементах в точности совпадала с древнееврейским письмом. Можно было без труда прочитать отдельные буквы и даже сложить в слоги. Поневоле напрашивался вывод: неужели древнееврейские племена в незапамятном прошлом населяли Урал? — Ответ на исторический вопрос был получен при помощи минералогии. В 1930-е годы еврейский камень изучал академик Ферсман. И прежде всего, он обратил внимание, что надписи нанесены удивительно технологичным образом, навряд ли доступным древнему человеку: они «читаются» не только на поверхности камня, но и в глубину, во всём массиве породы. Если письменный гранит разрезать, то узоры окажутся примерно одинаковыми и на верхней, и на нижней стороне. Отсюда и стало понятно, что еврейский камень представляет собой магматический продукт: когда в массу светлого полевого шпата проливались тонкие тёмно-серые струйки кварца и затем застывали, образуя причудливый графический рисунок. Вот как описывал этот процесс сам академик Ферсман:

«...Эти <пегматитовые> жилы, как ветви дерева, расходились в стороны от гранитного очага, прореза́ли в разных направлениях поверхностные части гранитного массива, врывались в сковывавшую оболочку других пород. Кристаллизация таких жил шла приблизительно при 700–500°. Здесь уже не было больше сплава в полном смысле этого слова, не было и чистого водного раствора: это было особое состояние взаимного растворения и насыщения огромными количествами паров и газов. Но затвердевание этих жил шло далеко не просто и не так скоро. Оно начиналось по стенкам с окружающими породами и медленно шло к середине, всё более суживая свободное пространство жилы. В одних случаях получались крупнозернистые массы, в которых отдельные кристаллы кварца и полевого шпата достигали величины трёх четвертей метра, а пластинки чёрной или белой слюды — размеров большой тарелки. В других отдельные минералы сменялись в строгой последовательности, но чаще всего получались те удивительные структуры, которые принято называть письменным гранитом или еврейским камнем. Но образованием красивых письменных гранитов ещё не оканчивается заполнение жилы...»

— Александр Ферсман, «Занимательная минералогия»

Пожалуй, особенно наглядным будет выглядеть строение письменного гранита, если распилить этот минерал не поперёк, а строго вдоль жилок серого кварца. В таком случае они будут напоминать уже не письмена, а длинные палочки (струйки) толщиной со спичку или графитный карандаш. И только при поперечном разломе струйки кварца становятся похожи на буквы какого-то неизвестного алфавита. Равным образом, и при изменении угла распила породы будет меняться и «стиль», и чёткость, и форма письменных знаков.

Народы, населявшие российские побережья северных морей (Баренцева или Белого) с древности почитали письменный гранит священным камнем, поклонялись ему как божественному посланию и называли тамга-камнем. По местным верованиям, духи земли поставили на эти камни свою тайную отметину: тамгу.

Применение

Еврейский камень (или письменный гранит) — одна из самых декоративных и эффектных разновидностей пегматита. По классификации А.Ферсмана и М.Бауэра этот минерал отнесён к поделочным (полудрагоценным) камням первого порядка. Для сравнения можно отметить, что к тому же (первому) порядку поделочных камней относятся такие материалы как: нефрит, лазурит, глауконит, содалит, амазонит, лабрадор, орлец, малахит, авантюрин, кварцит, дымчатый кварц, горный хрусталь, агат (с его разновидностями), яшма, везувиан и розовый кварц.

Разумеется, не сам гранит-пегматит (как материал) представляет основную ценность в этой породе, но её внешние декоративные свойства, резко отличающие еврейский камень от прочих минералов. Полевой шпат и кварц в этой породе, прорастая друг в друга, образуют узор, в лучших образцах напоминающий какие-то древние письмена или древнеассирийскую клинопись, на него хочется смотреть, разглядывать и разгадывать. У своего обладателя он зачастую вызывает ощущение многозначительности или даже какой-то сопричастности «тайному знанию». Это делает еврейский камень популярным в производстве декоративных изделий. Кроме того, письменный гранит достаточно прочен и устойчив в пользовании. Это позволяет употреблять его не только в качестве вставок и камей, но и в качестве поделочного камня — для шкатулок (с «тайными» письменами) или сувениров, изображающих «древние папирусы» или священные скрижали.

Цвет основного фона, на котором видимым образом располагаются полупрозрачные кварцевые «письмена», чаще всего — светлый, от белого до салатно-зеленоватого, благодаря чему «иероглифы» выглядят тёмными (с тенью), словно бы выбитыми зубилом или написанными слегка выцветшими от времени чернилами. Но даже и необработанные (нешлифованные) куски или обломки еврейских камней, будь то просто раскиданные вдоль тропы или употреблённые в качестве строительного материала — непроизвольно приковывают к себе внимание стороннего наблюдателя.

«...Я не ошибся. Уже входя в деревню, приветливо улыбавшуюся мне среди виноградников, я увидел, что здесь ценят и умеют любить камень: в каменных заборах осторожно и любовно вставлены были глыбы пегматитов со «щётками» полевого шпата и кварца, а в одном доме, у входа, в оштукатуренную стену был замурован обломок жилы с красивым розовым турмалином. Я постучался, кое-как на своём ломаном итальянском языке сговорился со стариком, хозяином дома, и мы пошли. Скоро по камням, обрамлявшим узкую тропу, я смог догадаться, что мы приближаемся к Гротта-Доджи: глаза уже разбегались при виде кусков письменного гранита с большими длинными копьями чёрной слюды...»

— Александр Ферсман, «Воспоминания о камне»

Внимательно отобранные и удачно распиленные образцы рунита очень красивы в полировках, и прежде всего, этот камень привлекает и держит внимание своим загадочным эффектом «тайнописи». А некоторые обломки или небольшие окатанные водой камни столь хороши, что могут стать украшением интерьера и безо всякой обработки, как справедливо заметил в своём романе «Лезвие бритвы» Иван Ефремов. Буквально в нескольких словах описывая интерьер с расставленными на столиках классическими образцами уральских самоцветов, он перечислил всё то, что составляло, по его мнению, нетронутую природную красоту: «...сростки хрусталя, друзы аметиста, щётки и солнца турмалина, натёки малахита и пёстрые отломы еврейского камня...»

Литература

• Под ред. Б.Я.Алексеева «Пегматиты Карелии и Кольского полуострова». — Петрозаводск, Изд-во карельского филиала АН СССР, 1977 г. — 167 стр.
• Гродницкий Л.Л. «Гранитные пегматиты Балтийского щита». — Л.: Наука, 1982 г. — 295 стр.
• Таланцев А.С. «Камерные пегматиты Урала». — М.: Наука, 1988 г. — 143 стр.
• Ферсман А.Е. «Пегматиты». — М.: Изд-во АН СССР, 1940 г. — 712 стр.
• Ферсман А.Е. «Занимательная минералогия». — Свердловск. Свердловское книжное издательство, 1954 г.
• Шуман В. Мир камня. Горные породы и минералы. — М.: Мир, 1986 г.
• Энциклопедический словарь терминов по физической географии (на четырёх языках). — М: Советская энциклопедия, 1980 г.

См. также

• Пегматиты
• Амазонит
• Фельдшпатоиды
• Халцедон
• Моховой агат
• Яшма

Отрывок, характеризующий Еврейский камень

– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.