Золотой человек (роман)

Золотой человек
Az arany ember
Автор:	Мор Йокаи
Жанр:	роман
Язык оригинала:	венгерский
Оригинал издан:	1872

«Золотой человек» (венг. Az arany ember) — роман венгерского писателя Мора Йокаи, написанный в 1872 году. Как Йокаи написал в эпилоге, роман основан на реальной истории, которую он в детстве слышал от сестры своей бабушки.

Сюжет

Часть I. Святая Варвара

Молодой человек Михай Тимар работает шкипером грузового судна «Святая Варвара», курсирующего по Дунаю. Судно принадлежит Атанасу Бразовичу, богатому купцу греческого происхождения, постоянно проживающему в Комароме. Роман начинается с поэтически-мифологизированного зачина о красоте и мощи Дуная, после чего мы встречаем «Святую Варвару»: корабль, нагруженный зерном, держит курс на Комаром. На борту «Святой Варвары» едут двое пассажиров — владелец зерна Эуфим Трикалис и его тринадцатилетняя дочь Тимея. В связи с непогодой корабль вынужден пристать к так называемому «ничейному острову» — он располагается на Дунае на границе Оттоманской империи и венгерской части Габсбургской империи — при том, что ни тому, ни другому государству остров не принадлежит, поскольку он никому не известен и не нанесён на карты. На острове живут Тереза, её дочь Ноэми (лет 10-12) и собака Альмира. Это семейство ведёт хозяйство, выращивает на острове фрукты, разводит пчёл, собирает лечебные травы, а все недостающие в хозяйстве продукты выменивает у заезжих моряков, охотников и крестьян. Через некоторое время на остров прибывает еще один человек, Тодор Кристиан. Он хорошо знает Терезу и Ноэми, но и той, и другой он очевидно неприятен.

Путешественники располагаются на ночлег у гостеприимных хозяек. Михаю Тимару не спится, и он поневоле становится свидетелем ночного разговора. Кристиан шантажирует Терезу, утверждая, что если та не даст ему денег, он доложит властям о существовании острова. В конечном итоге он забирает золотой браслет, подарок Терезы Ноэми, и уезжает. Тимар рассказывает Терезе, что стал невольным свидетелем разговора, а та, в свою очередь, рассказывает, как она попала на остров. Муж Терезы разорился и был доведен до самоубийства интригами отца Кристиана и Атанаса Бразовича. Дом и имущество ушло за долги. Ей ничего не оставалось делать, как укрыться с грудным ребенком и собакой на необитаемом острове. Ноэми выросла на природе, вдали от цивилизации. Тереза добавляет, что Кристиан все время требует денег и выражает желание жениться на Ноэми, несмотря на то, что девочка его ненавидит. Тимар не знает, как помочь хозяйке острова.

Наутро путешественники отправляются дальше. Трикалис зовет Тимара к себе и раскрывает ему свою тайну: на самом деле он никакой не греческий купец. Его настоящее имя — Али Чорбадши, некогда он занимал высокий руководящий пост в Оттоманской империи. Теперь Султан приказал его убить, имущество — конфисковать, а дочь продать в гарем. Изначально он хотел ехать к своему шурину Бразовичу, но вчера вынужден был отказаться от этого плана, поскольку узнал в Тодоре Кристиане турецкого шпиона (на самом деле, Кристиан — авантюрист и отъявленный мерзавец — шпионит на обе империи сразу). Али понимает, что Кристиан его непременно выдаст, и Австрия не откажет Оттоманской империи в его экстрадиции. Турок сообщает Тимару, что принял яд, и тут же заставляет его поклясться, что тот доставит Тимею в Комаром в целости и сохранности. Али вручает молодому шкиперу шкатулку (в ней тысяча золотых монет) и просит сохранить её для Тимеи. Дальше его слова начинают путаться, он говорит об огромном богатстве, смотрит на небо и указывает на светящий полумесяц, повторяя слово «красный». Тимар принимает его слова за бред умирающего. В последний момент Али собирается с силами и просит Тимара разбудить Тимею, как только он умрёт. Тимар должен напоить её из кубка, который вручает ему турок. Выясняется, что отец дал ей снотворное, чтобы она не подслушала, о чем они говорят. Снотворное опасно — если девочку не разбудить и не напоить противоядием, она умрёт. Турок умирает. Тимара мучат соблазны: если он не разбудит девочку и она умрет, а он сообщит властям, кто был пассажиром его корабля, то треть конфискованного имущества по закону отойдет к нему. Но Тимар решает, что он честный человек — чему в немалой степени способствует влюбленность, которую он начинает испытывать к дочери покойного паши. Молодой шкипер будит Тимею, даёт ей противоядие и сообщает о смерти отца.

В следующем порту их настигает полиция. Тимар утверждает, что ничего не знает о турецком паше и его сокровищах, что на судне был лишь греческий купец, да и тот умер. Ему кажется, что тем самым он сохраняет богатство отца для его дочери. Но довольно скоро его одолевают сомнения: в шкатулке обнаруживается лишь тысяча золотых. Зерно, которое они везут, стоит еще тысяч десять. Если все богатство паши этим исчерпывается, то зачем было закупать целый корабль зерна — десять тысяч можно унести и в сумке. Кроме того, встает и более загадочный вопрос: какая выгода турецкому султану преследовать человека, увозящего всего 10 тысяч?

Еще через несколько дней «Святая Варвара» разбивается о скалу и тонет. Пассажирам и экипажу удается спастись.

Часть II. Тимея

Тимар привозит Тимею к Бразовичу в Комаром. Самого Бразовича нет дома, шкипера встречают его жена София, дочь Атали и её жених лейтенант Качука. Бразович возвращается домой, как раз когда Михай представляет Тимею её новой семье. Бразович только что прочитал в газетах, что Чорбадши бежал от турок вместе с дочерью, поэтому ожидает увидеть дома своего дальнего родственника. Он нежно целует Тимею, но когда получает лишь шкатулку с золотыми и узнает, что корабль затонул вместе с богатствами паши, приходит в ярость и обвиняет Тимара, что тот украл все остальные деньги. Тимар отвергает все обвинения и спрашивает, что делать с затонувшим кораблем. Бразович выписывает ему доверенность на продажу зерна, не без оснований полагая, что заработать на этом практически невозможно. Тимар уходит. Бразович с женой решают, что денег Тимеи недостаточно для того, чтобы давать ей благородное воспитание, но что раз уж она приходится им родственницей, они должны оставить её в семье в роли компаньонки и горничной их дочери Атали.

Выйдя от Бразовича, Тимар встречает лейтенанта Имре Качуку — по службе тот отвечает за армейские поставки. Качука советует Тимару купить поднятое со дна реки некондиционное зерно и продать его армии: покупка — и, соответственно, прибыль — Тимару обеспечена заранее, поскольку он предложит заведомо более низкую цену. Тимар не сразу соглашается: он знает, что хлеб, испеченный из сырой пшеницы, будет отвратительным, но когда Качука говорит ему, что таким образом Тимар сможет сохранить хотя бы часть наследства для Тимеи, он соглашается. Тимар покупает все зерно с затонувшего корабля и наблюдает, как рабочие поднимают его со дна реки. На одном из мешков он видит красный полумесяц — и понимает, что слова умирающего Али не были бредом. Тимар забирает этот мешок к себе. Мешок полон сокровищами: там золото, драгоценные камни, дорогие украшения.

С одной стороны, он выкупил корабельный груз, не подозревая, что там могут быть сокровища — так что они по праву принадлежат ему. С другой стороны, он понимает, что на деле сокровища принадлежат, конечно же, Тимее — но если он отдаст их ей, они моментально перейдут Бразовичу. В итоге он решает оставить всё себе и выгодно распорядиться богатством — с тем, чтобы затем, женившись на Тимее, сделать её богатой женщиной. Решение вроде бы здравое — но на протяжении последующих лет Тимар в порядке самобичевания не устает вспоминать, что был и остается вором.

Тимар теперь богач. Он покупает дом в городе, становится завидным женихом. Он очень популярен среди горожан — и только Бразович подозревает, что у Тимара есть какая-то тайна. В порядке самозащиты Тимар как-то вечером разыгрывает пьяного и упоминает в разговоре, что продал некондиционное зерно армии. Бразович клянется, что тайны не выдаст, но тут же сообщает в министерство финансов (в то время отвечавшее за снабжение армии) об экономическом преступлении Михая Тимара. Назначается расследование. Однако чиновникам так и не удается найти ни одного солдата, который подтвердил бы, что Тимар поставлял некачественный хлеб. Более того: все в один голос заявляют, что пока поставщиком оставался Тимар, они ели самый лучший хлеб за весь период службы. В результате с Тимара снимают все подозрения. Горожане считают, что Тимар вправе потребовать от министра компенсации за нанесенное ему оскорбление. Но Тимара волнует другой вопрос: ему нужно найти внятное объяснение своему богатству — с тем, чтобы получить возможность использовать его в полной мере. Он едет в Вену, испрашивает аудиенцию у министра и просит отдать ему в аренду земли в пограничном районе Леветинц. Министр, довольный, что Тимар не требует официальных извинений, вспоминает, что прежний арендатор этих земель задолжал государству огромную сумму, и с легкостью соглашается. В придачу он дарует Тимару дворянство (отныне он должен именоваться Тимар де Леветинц) и предлагает наградить орденом любого человека, которого Тимар порекомендует. Министр абсолютно уверен, что Тимар назовёт самого себя. Тот, однако, указывает на бедного священника, живущего в Орсове и подрабатывающего на контрабанде и переправе людей через Дунай.

Тимар занимается теперь своими землями, и путём рационального хозяйствования делает их невероятно прибыльными. Став крупнейшим поставщиком пшеницы в Комароме, Тимар щедро жертвует на благотворительные нужды, строит госпиталь, финансирует школы, помогает церквям и нищим. Люди в городе называют его «золотым человеком». Сам Тимар в глубине души уверен, что его богатство ему не принадлежит.

Тем временем Атали Бразович готовится к свадьбе с теперь уже капитаном Качукой. Отец Атали не питает к своему бывшему шкиперу ничего, кроме ненависти и черной зависти, однако всегда тепло встречает его у себя в доме. Старый Бразович надеется, что «золотой человек» ухаживает за Атали, в то время как тот наносит регулярные визиты в дом исключительно ради Тимеи.

Сама Атали затеяла довольно жестокую игру: она видит, что Тимея влюблена в капитана Качуку, и сообщает доверчивой девочке, что капитан собирается на ней жениться. Тимея шьет свадебное платье, даже не подозревая, что это платье для Атали, а не для неё самой, и что замуж за капитана на самом деле выходит Атали. Ради замужества Тимея принимает христианство. Тимар, обнаружив, что происходит, приходит в ярость.

Бразович прямо спрашивает Тимара, собирается ли тот сделать предложение его дочери. Золотой человек отвечает отказом и заодно заявляет своему бывшему хозяину, что не потерпит такого обращения с Тимеей. День, когда он вернется в этот дом, будет самым страшным в жизни Бразовича, — обещает бывший шкипер, прощается с Тимеей, уверяя её, что обязательно вернется, и уходит.

Купечество Комарома, привыкшее относиться к Михаю Тимару как к бизнес-флюгеру, приходит в переполох, когда Тимар начинает скупать земли близ Комарома. Бразович решает, что Тимару известно больше, чем ему самому. Он подозревает, что военное ведомство планирует расширять фортификационные сооружения вокруг города, и земли, на которых они будут располагаться, выкупят в казну по высокой цене. Остается понять, по какому плану будут проводиться строительные работы: поскольку строительство займет не менее тридцати лет, наиболее выгодно скупать те земли, которые потребуются военному ведомству на ранних этапах работ. Тимару удается обмануть Бразовича и заставить его вложить деньги в земли, строительство на которых начнется не ранее, чем через двадцать лет.

Наступает день свадьбы Атали. Проснувшись, Тимея видит Атали в свадебном платье, которое она шила для себя, и понимает, что замуж будет выходить не она. Жених между тем все не появляется.

Ближе к вечеру становится известно, что Бразович разорен: земли, которые он скупил, ничего не стоят. С ним случается удар, он умирает. Качука разрывает свою помолвку с Атали (не в последнюю очередь потому, что Бразович должен был внести за него т. н. свадебный залог в армейскую часть, где он служит, но не смог сделать этого по причине разорения). Имущество покойного Бразовича идёт с молотка. Атали отыскивает в городе своего бывшего жениха и предлагает бежать. Качука отказывается. Тимар выкупает дом вместе со всей утварью, передает его во владение Тимее и просит её руки. Тимея — несмотря на то, что влюблена в капитана Качуку — соглашается из чувства благодарности и просит Тимара оставить Атали и её мать жить в доме вместе с ними. Тимар отвечает согласием и предлагает Атали большое приданое — с тем, чтобы она могла выйти за капитана. Атали отвечает, что больше не хочет этого брака. Она предпочитает оставаться при Тимее в качестве компаньонки и горничной.

Часть III. Ничейный остров

После свадьбы Тимар обнаруживает, что Тимея его не любит — хотя и преисполнена к нему уважения. Михай делает все возможное, чтобы вызвать в ней хоть малейшую симпатию: заваливает её подарками, возит в заграничные путешествия — однако безрезультатно. Молодая семья переезжает в роскошный особняк Бразовичей в Комароме. Атали делает всё возможное, чтобы превратить жизнь молодой пары в ад.

Тимар начинает подозревать, что Тимея любит другого. Он сообщает жене, что должен отправиться в деловую поездку в Леветинц и провести там месяц, а сам возвращается домой в ту же ночь, но обнаруживает жену мирно спящей у себя в кровати. Выйдя из спальни, он сталкивается с Атали, которая догадывается, что у него на душе. Она сообщает, что следит за каждым шагом Тимеи. По словам Атали, Тимея действительно не любит Тимара, и Тимар прав, подозревая того, кого он подозревает — однако он может быть уверен, что жена ему верна и останется верной, пока он жив. Тимар не в состоянии оставаться дома. Он бежит прочь, как будто его преследуют.

В своих скитаниях он обнаруживает, что оказался неподалеку от Ничейного острова. Мысль посетить своих старых знакомых кажется ему естественной.

На острове, в компании Терезы и Ноэми, он успокаивается. Ноэми уже исполнилось шестнадцать. Когда она спрашивает, кто ждёт его дома, Михай не колеблясь отвечает, что никто.

Почти все время Тимар проводит в разговорах с девушкой. Выросши на острове, она не знает элементарных вещей. Когда он рассказывает ей о смертоносной розе, произрастающей в Бразилии, Ноэми спрашивает, где это, и узнав, что путешествие в эту страну занимает полгода, заранее отказывается от подарка, чтобы не отпускать от себя Михая.

Через несколько дней на остров приезжает Тодор Кристиан. Собака Альмира отказывается впускать его в дом. Кристиан сообщает, что работает теперь в морских перевозках подрядчиком у купца Скарамелли из Триеста. Он обещает завалить женщин деньгами, затем предлагает срубить все деревья на острове и продать в корабельные мастерские в качестве приданого Ноэми. Тереза отказывает ему во всем и заявляет, что Ноэми никогда не выйдет за него замуж. Кристиан прибегает к старому проверенному способу воздействия: он грозит сообщить о существовании острова австро-венгерским и турецким властям.

Тимар прерывает поток угроз, сообщая, что остров уже зарегистрирован властями обеих империй по его просьбе и что ему даровано право распоряжаться этой территорией в течение последующих девяноста лет. Арендная плата выражается в ежегодном мешке орехов, отсылаемом венгерскому правительству, и ящике сушёных фруктов, направляемом Оттоманской империи. Тимар показывает бумаги.

Ноэми с криком «любовь моя!» бросается к нему на шею. Тодор Кристиан уходит в крайнем раздражении. Тимар проводит на острове ещё три дня. Ноэми не скрывает своей влюбленности. Михай понимает, что его никто не любил с тех пор, как он повзрослел. Ему тяжело покидать остров, но он уезжает. Он принимает решение никогда не возвращаться на остров. За этими размышлениями его застают два выстрела, оба задевают его шляпу. Стрелял Кристиан.

В ходе разговора Тимар предлагает ему работу и оплату прежних долгов взамен на обещание оставить в покое Ноэми и Терезу. Кристиан соглашается, благодарит своего избавителя и спрашивает разрешения обращаться к нему как к отцу.

Тимар возвращается к себе в леветинцкий офис и объявляет служащим, что открывает мучную торговлю с Бразилией. В качестве доверенного лица в Бразилию отправлялся Тодор Кристиан. Тимару не хотелось находиться с этим человеком в одном полушарии.

Тимар обнаруживает полную неспособность работать. Даёт противоречивые указания, отправляется в поездку и возвращается с полпути. Он не может решить, что ему делать. Через некоторое время он получает письмо от жены: три строчки, в которых сообщается, что он оставил ключ в замочной скважине письменного стола и что она высылает ему этот ключ, дабы он не беспокоился за сохранность бумаг. Ключ прилагается к письму. Тимар приходит в шок, подозревая, что жена, вероятно, ознакомилась с содержимым письменного стола: там хранились вещи из наследства турецкого паши, которые она должна была узнать — например, медальон с портретом её матери. Тимар воспринимает письмо как знак судьбы и с большими предосторожностями возвращается обратно на остров. Он сообщает служащим, что уезжает надолго, однако не говорит, куда.

На острове он проводит всё лето в любви и согласии. Осенью он уезжает, обещая вернуться следующей весной. Его зовут дела.

По дороге он думает лишь о деле, планируя подробно ознакомиться в Леветинце с отчетами своих управляющих — с тем, чтобы никакая неожиданность не встретила его в Комароме. Никем не замеченный, он заходит в свой кабинет с чёрного хода и обнаруживает там жену, прилежно склонившуюся над конторскими книгами. Уезжая, он отправил ей доверенность вести дела и ключи от всех офисных шкафов. Жена восприняла поручение всерьёз. Читая представленный ею отчет, Тимар обнаруживает, что стал за это лето ещё богаче. Торговля с Бразилией оказалась невероятно прибыльной, а жена проявила недюжинные менеджерские способности.

Супруги возвращаются в Комароме. Тимар так и не знает, обнаружила ли Тимея драгоценности своего отца. Чтобы разрешить ситуацию, он дарит жене медальон с портретом её матери и остальные драгоценности, сочиняя легенду о том, что купил их в Турции, соблазнившись сходством лица на медальоне с внешностью своей жены. Тимея кидается к нему с благодарностями: она узнала свою мать. Теперь Михай уверен: его тайна так и осталась нераскрытой. Ответить на искренний порыв жены он не в состоянии: единственным возможным для него местом искренности стал уже остров.

Часть IV. Ноэми

К новому году Тимар получает орден. Весь город говорит только о нем. Его либо идеализируют, либо ненавидят. Сам Михай пропускает всё мимо ушей, потому что думает только о Ноэми, оставшейся на острове. Атали замечает произошедшую в нём перемену и пытается выяснить причину его счастливого расположения духа. Она не потерпит вокруг себя никакого счастья. В новый год с поздравлениями приходит один из старейших сотрудников Тимара и сообщает, что ему одному известно, где хозяин провёл все лето. Тимар застывает в ужасе. Сотрудник ухмыляется и говорит, что доподлинно знает, что хозяин тайком путешествовал Бразилию, чтобы наладить там продажи муки.

Таким образом Тимар получает в руки новый козырь: теперь он знает, куда будет отправляться каждое лето.

В апреле он снова едет на Ничейный остров. Выйдя из лодки, он видит целую плантацию погибших от наводнения грецких орехов. В доме его ждут трое: у Ноэми родился мальчик Доди. Михай решает построить для мальчика отдельный дом из погибших деревьев, и пол-лета они вместе с Ноэми валят лес. Она спрашивает, как он стал настолько богатым, что может позволить себе полгода проводить с ними. Михай уверяет, что как-нибудь расскажет, но так ничего и не говорит. Когда все деревья свалены и распилены, Тимар понимает, что строительство требует навыков, которых у него нет. Вскоре он покидает остров.

Дома обнаруживается, что Тимея больна. Врачи рекомендуют отправить её на курорт, что Тимар и делает. На курорте он примечает, что ей особенно нравится красиво отделанный деревянный домик, стоящий в отдалении на склоне холма. Тимар возвращается в Комаром и начинает строить на своих загородных землях копию этого домика. Он нанимает мастера при условии, что тот возьмет его самого в ученики. Когда Тимея возвращается домой, Тимар устраивает торжественную презентацию своего подарка. Атали теряется в догадках, поскольку действия Тимара не укладываются ни в одну из схем, которые она может представить.

Врачи рекомендуют Тимее провести лето в Биаррице. Тимар отправляет туда женщин, устраивает их со всеми возможными удобствами, закупает в Вене столярный инвентарь и плывёт с ящиками на остров.

Он думает остаться здесь навсегда, однако едва начав работу, тяжело заболевает. Диагноз остается неясным, но болезнь заразная: ребенок заболевает тоже и через некоторое время умирает.

После выздоровления Тимар погружается в глубокую депрессию. Единственное, о чем он может думать, — это самоубийство. Он уезжает домой. Тимея и Атали обеспокоены его состоянием: Тимея — из чувства долга, Атали — потому, что если Тимар умрет, Тимея обретет свободу и сможет жить счастливо. Тимар между тем совершенно не занимается делами, худеет, страдает и совершенно отгораживается от семьи. Врач советует отдых в уединённом месте у воды. Тимар отправляется в своё имение на Балатоне. Единственным выходом ему представляется самоубийство: он хочет совершить его вместе с Ноэми, когда в следующий раз приедет на остров.

Зиму Тимар проводит в Вене и Комароме. Не дождавшись весны, он бежит на остров, чтобы покончить с собой, но обнаруживает, что у Ноэми родился второй ребенок, тоже Доди. Планы Тимара меняются: в течение следующих четырёх лет он продолжает бывать на острове, заканчивает дом для Доди, учит его читать и писать.

Через пять лет умирает Тереза. Перед её смертью на остров прибывает священник (получивший когда-то орден благодаря рекомендации Тимара) и видит там своего благодетеля. Священника изгоняют с острова, но тайна Тимара поставлена теперь под угрозу.

Часть V. Атали

Осенью после смерти Терезы Тимар отправляется в Комаром с твердым намерением получить развод. Он обещает Ноэми, что вернется ещё зимой.

По приезде Тимар обнаруживает, что Тимея смущена, в то время как Атали злорадствует. Тимар думает только о разводе: как найти для него причину. «Непреодолимое взаимное отвращение» может сработать лишь при согласии Тимеи. Тимар полностью зависит от неё. Вечером к нему в кабинет заходит Атали. Она сообщает, что Тимея ему неверна и клянется, что может это доказать. Она утверждает, что Тимея ждала любовника, но его приезд помешал встрече. Если Тимар скажет, что отправляется на следующий день на Балатон, а сам останется ждать ночи в Комароме (там у него есть второй дом), у него будет возможность убедиться в неверности жены. Атали сообщает, что в спальне Тимеи одна из стен двойная: за ней скрыт узенький коридорчик, который её отец использовал, чтобы подслушивать, о чем говорят гости. Тимар может воспользоваться этим коридорчиком, чтобы застать жену на месте преступления.

На следующий день Михай становится свидетелем свидания Тимеи и майора Качуки. Майор бился на дуэли с неким морским офицером, который называл Тимара вором и говорил, что жена его несчастна. Это и послужило поводом для свидания. Майор и Тимея ведут разговор, по ходу которого Тимар понимает, что Тимея не любила в жизни никого, кроме майора, но что они с тех пор никогда не встречались. На предложение Качуки развестись с мужем, если она несчастна, Тимея отвечает гневным отказом: она исполнена уважения к Тимару. В конце своей тирады она добавляет: даже если бы муж был мне неверен, я бы и тогда не дала ему развода. Майор уходит.

Тимар в ярости выбегает из коридорчика, на ходу проклиная Атали.

Он возвращается к себе и читает корреспонденцию. Одно из писем подсказывает ему, что оскорблявшим его морским офицером был не кто иной, как Тодор Кристиан, изгнанный за подлоги и мошенничества из торговой структуры Тимара, приговоренный к работе на галерах, но сбежавший оттуда.

Тимар отправляется на Балатон. Он не знает, что делать.

В его имении на Балатоне идёт тем временем подледная ловля. Рыбаки сообщают Тимару, что лёд неустойчив: в самых неожиданных местах есть трещины. В честь богатого улова рыбаки устраивают праздник с ухой и вином, и поздно ночью Тимар, которого мучит бессонница, отправляет всех по домам, обещая, что сам будет сторожить улов на льду озера.

Появляется Тодор Кристиан. Теперь он владеет тайной Тимара. Кристиан — предварительно выбив из рук Тимара пистолет — рассказывает ему, как в течение многих лет бессовестно грабил предприятие Тимара и как, будучи пойманным и сосланным на галеры, оказался сидящим рядом с турецким шпионом, преследовавшим в начале романа Али Чорбадши и его дочь. Кристиан, наконец, понимает, каким образом пришло к Тимару его богатство. Они идут в дом. По ходу разговора Кристиан переодевается в одежду Тимара, берет его бумажник, часы и украшения. Кристиан сообщает, что он был уже на Ничейном острове в поисках Тимара, но там его не застал. Под угрозой выстрела он требует от Тимара остров (только там он сможет избежать поимки и наказания), а также в придачу к острову Ноэми. Тимар приходит в ярость, наваливается всем телом на шантажиста, вырывает у него оружие и выкидывает из дома. Он не убивает его лишь потому, что чувствует себя кругом виноватым: перед женой, от которой скрыл её богатства и которой изменял, перед Ноэми, которую превратил в бесправную пленницу, перед самим Кристианом, которого отправил на край света, чтобы избавиться от соперника.

Кристиан уходит по льду озера, жестами показывая Тимару, что еще вернется. Через некоторое время Тимар сквозь бурю и ветер слышит два выкрика.

Он, наконец, решается на самоубийство. Собирается и идет по льду к трещине, которую показывали ему рыбаки. Склонившись над ней, он видит лицо утопленника. Это Кристиан.

На острове умирает собака Альмира. Ноэми размышляет над последним визитом Кристиана: он обещал вернуться и рассказать, кто на самом деле её возлюбленный. Внезапно Альмира поднимается и встречает последнего гостя в своей жизни. Это Михай Тимар. Он обещает больше никогда не покидать острова. В Комароме тем временем с почестями хоронят утонувшего Михая Тимара. Тело почти разложилось в воде, но одежда сохранилась хорошо.

На острове Тимар рассказывает Ноэми всё о своей прошлой жизни. Та прощает ему всё, но утверждает, что он должен найти способ сообщить бывшей жене о потайном коридоре, ведущем в её спальню. Они решают, что письмо должен написать Доди, чтобы не создавать подозрений, что Тимар жив. Доди переписывает строки, написанные Ноэми, и они при первой возможности отсылают письмо с контрабандистами.

Тимея выходит замуж за майора Качуку. В ночь накануне свадьбы Атали пытается убить её, появившись из потайного коридорчика, но не успевает: раненая Тимея сумела позвать на помощь. Тайна покушения долго остается нераскрытой — пока выздоравливающая Тимея не открывает странного письма, написанного детской рукой. В коридорчике обнаруживают орудие покушения и окровавленную одежду Атали. Атали приговаривают к смерти, но потом заменяют казнь пожизненным заключением. В последнем слове она утверждает, что секрет известен лишь Михаю Тимару и, следовательно, он жив. Что сильно ломает семейное счастье Качуков. Тимея мучится подозрениями, что нарушила супружескую верность. Сын Качуков промотал все богатство Тимара, а внук живет на пенсию, выплачиваемую из фонда, учрежденного Тимаром для бедных родственников.

Автору романа удалось посетить Ничейный остров через сорок лет после исчезновения Михая Тимара. Он увидел целую колонию. Патриарх острова дал ему разрешение написать этот роман. Право Тимара распо-ряжаться островом истекло в 1923 году.

Экранизации

Роман экранизировался четыре раза. По нему было снято три художественных фильма (один из них немой) и один телевизионный:

• 1918 — Венгрия — режиссёр Александр Корда (немой)
• 1936 — Венгрия — режиссёр Бела Гаал
• 1962 — Венгрия — режиссёр Виктор Гертлер
• 2005 — Венгрия — режиссёр Петер Гардош (телевизионный)

Фильм 1962 года в советском дубляже выходил под названием Наследство казначея Стамбула.

Отрывок, характеризующий Золотой человек (роман)

Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.