Золотые двадцатые
Золотые двадцатые (нем. Goldene Zwanziger) — термин в историографии Германии для обозначения краткого периода истории страны между двумя мировыми войнами (1924—1929 годы), когда Веймарская республика достигла определённого уровня стабильности, восстановила экономику и добилась международного признания[1]. Название отражает экономический подъём мировой конъюнктуры в 20-е годы и символизирует период расцвета немецкого искусства, культуры и науки. Конец золотым двадцатым положила Великая депрессия 1929 года.
Предыстория
Конец Первой мировой войны и Версальский договор принесли Германии голод, эпидемии, безработицу и катастрофическое положение в секторе медицинского обеспечения. Смертность новорождённых достигала 14 %, что было самым высоким показателем в Европе.
Покушения на политиков (в их числе были Маттиас Эрцбергер и Вальтер Ратенау), а также ненависть и призывы к насилию характеризовали германскую политическую культуру начала двадцатых годов XX века. Гиперинфляция 1923 года, народные волнения, их насильственное подавление и путчи (см. Капповский путч, Пивной путч, Рурское восстание и Мартовское восстание 1921 года) привели к многочисленным жертвам.
Экономика
Введением рентной марки удалось остановить гиперинфляцию. Последствия Версальского договора были смягчены Планом Дауэса и Планом Юнга. Началась фаза экономического подъёма. За период с 1924 по 1930 год Германия получила в виде займов около семи миллиардов долларов — по большей части от американских финансистов. Займы шли на платежи по репарациям и на расширение дорогостоящей социальной сферы, служившей образцом для всего мира. Промышленность, долги которой обесценились вследствие инфляции, получала миллиардные кредиты на замену оборудования и модернизацию производства. Объём промышленной продукции, составлявший в 1923 году 55 % уровня 1913 года, к 1927 году возрос до 122 %. Впервые за послевоенное время уровень безработицы опустился ниже миллионной черты[2]. Рост индексов в 1923—1928 годах почти во всех секторах не только превосходил показатели во всех других европейских государствах, но и, несмотря на уменьшение территории Германии, довоенные достижения страны. В 1928 году доходы населения превысили уровень 1913 года почти на 20 %[3].
Политика
Политическую напряжённость между Германией и Францией в значительной мере сняли Локарнские договоры. Неожиданный Рапалльский договор с РСФСР (а позже — по соглашению от 5 ноября 1922 — с другими республиками СССР) (1922 год) вернул Германию в международное сообщество. Вступление Германии в Лигу Наций способствовало политической нормализации.
Культура
Бурное развитие киноискусства, появление радио, новых стилей в живописи и музыке были характерны для «золотых двадцатых». Появились новые авангардные направления, например, такие как кубизм.
См. также
- Ревущие двадцатые в США
Напишите отзыв о статье "Золотые двадцатые"
Примечания
- ↑ [www.dhm.de/lemo/html/weimar/aussenpolitik/index.html Außenpolitik]
- ↑ Уильям Ширер «Взлет и падение Третьего рейха» — М., 1991
- ↑ Иоахим Фест «Адольф Гитлер» — 1993
Литература
- Michael Bienert: Die Zwanziger Jahre in Berlin. Berlin Story Verlag, 2005, ISBN 3-929829-28-2
- Gerd Presler: Glanz und Elend der Zwanziger Jahre. Die Malerei der Neuen Sachlichkeit. DuMont Verlag, 1992, ISBN 3-7701-2825-7
- Steffen Raßloff: Bürgerkrieg und Goldene Zwanziger. Erfurt in der Weimarer Republik. Erfurt Sutton Verlag 2008, ISBN 978-3-86680-338-1
Отрывок, характеризующий Золотые двадцатые
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
