Сверхценная идея
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этой статье не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 29 июня 2013 года. |
Сверхце́нная иде́я, иде́я фикс, идефи́кс (фр. Idée fixe) — психологический термин, обозначающий суждение, которое возникает в результате реальных обстоятельств и выводимо из личности[1], её установок, но сопровождается неиссякаемым эмоциональным напряжением и преобладает в сознании над всеми остальными суждениями. Человека охватывает чрезмерная одержимость в достижении какой-либо цели. Часто при достижении этой цели у человека происходит катарсис.
Сверхценные идеи следует отличать от сверхценного бреда и паранойяльного бреда. При сверхценной идее сохраняется ясное сознание и способность к реалистической оценке (или, по крайней мере, её проблескам). Такого рода идеи могут наблюдаться в том числе у нормальных людей (например, в состоянии влюблённости), но с наибольшей регулярностью у страстных натур, фанатиков, людей с паранойяльной психопатией и при патологическом развитии личности[1].
Понятие «сверхценной идеи» было введено в 1892 году немецким психиатром Карлом Вернике.
Основные сведения
Вернике отличал сверхценные идеи от навязчивостей, описанных его учителем К.-Ф.-О.Вестфалем.
Сверхценности всегда обладают сильно выраженной эмоциональной составляющей и тем, что переживаются они как нечто глубоко личностное (а значит, психическая самозащита от них невозможна).
В такое широкое понимание сверхценности попадают тревожная мнительность, болезненные сомнения, некоторые виды бреда. Сверхценные идеи занимают в сознании доминирующее положение, воспринимаются самим человеком как вполне обоснованные, что побуждает человека активно бороться за реализацию этих идей. Такие идеи принимают форму гипертрофированной, болезненной убеждённости в том, чего на самом деле нет. В отличие от бреда, эта убеждённость всегда имеет под собой реальные факты, которые переоцениваются, сверхоцениваются (ревность, любовь, изобретательство и др.).
Сверхценные идеи формируются как при расстройстве личности (чаще параноидального и шизоидного типа), а также при приобретенных психопатических состояниях у лиц гипертимического склада, особенно часты они при шизофрении и аффективных психозах.
Например, малозначащие, относящиеся к далёкому прошлому проступки в период глубокой депрессии становятся сверхценными, вырастая в сознании больных до трагических размеров.
Нередко утверждается, что в неблагоприятных ситуациях возможен последовательный или спонтанный переход от сверхценных идей к бреду. Однако такого рода утверждение несовместимо с критерием К. Ясперса (см. ниже) о невыводимости паранойяльного бреда из прежнего опыта человека, из его личности и ситуации[1].
Часто человек, стремясь осуществить некоторые «сверхценные идеи», сильно рискует как своей жизнью, так и с большей лёгкостью жизнью других.
Отличия сверхценной идеи от бреда
Для сверхценной идеи характерны чётко определённые критерии, отличающие её от сверхценного и паранойяльного бреда.
При сверхценном (кататимном) бреде, который, согласно ведущим западным психиатрам К. Башу, Г. Биндеру и другим, является непсихотическим, а К. Ясперсом с самого начала выделялся как бредоподобный (в отличие от истинного бреда), исчезают все остатки критического отношения, сознание сужается, полностью доминирует аффективная установка. Но о психотическом уровне можно говорить лишь в том случае, если имеются описанные К. Конрадом признаки «протопатического поля переживаний». Сверхценный бред характерен для паранойяльного развития личности, депрессивного и маниакального бреда[1].
Паранойяльный же бред (согласно ключевому критерию К. Ясперса) непонятен, невыводим ни из личности, ни из ситуации. Как правило, здесь имеет место очевидный сдвиг, надлом, резкая перемена в личности человека, когда одно из самых заурядных в его жизни событий вдруг приобретает для него особое, не сравнимое ни с чем прежде значение, делается поворотной точкой дальнейшей жизни. Бредовые идеи возникают при этом из неясных бредовых переживаний и, как правило, не центрируются вокруг одной точки, а имеют тенденцию к расширению круга объектов бредовой интерпретации и систематизации[1].
См. также
Напишите отзыв о статье "Сверхценная идея"
Примечания
Отрывок, характеризующий Сверхценная идея
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.
Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
