Иффинг, Эмма

Эмма Иффинг
нем. Emma Üffing
Скульптура работы Берта Герресхайма; часть композиции «Мюнстерское распятие» у собора святого Павла в Мюнстере (2004)
Имя в миру	Эмма Иффинг
Рождение	8 апреля 1914(1914-04-08) Хальверде, Германская империя
Смерть	9 сентября 1955(1955-09-09) (41 год) Мюнстер, Федеративная Республика Германия
Монашеское имя	Мария Евфимия Иффинг
Почитается	в Римско-католической церкви
Беатифицирована	7 октября 2001
В лике	блаженных
День памяти	9 сентября
Подвижничество	монахиня (S.M.S.V.A.M.D.)

Эмма Иффинг (нем. Emma Üffing), в монашестве Мария Евфимия Иффинг (нем. Maria Euthymia Üffing; 8 апреля 1914, Хальверде, Прусское королевство, Германская империя — 9 сентября 1955, Мюнстер, Северный Рейн-Вестфалия, Федеративная Республика Германия) — монахиня Конгрегации сестёр милосердия Пресвятой Девы и Божией Матери Скорбящей (S.M.S.V.A.M.D.), блаженная Римско-католической церкви. Литургическая память ей отмечается 9 сентября.

Биография

Призвание

Эмма Иффинг родилась в Хальверде 8 апреля 1914 года в многодетной семье крестьян Августа Иффинга и Марии, урождённой Шнитт. Её крестили сразу после рождения в местной приходской церкви. В младенчестве она заболела рахитом, что негативно отразилось на её физическом развитии. Начальное образование Эмма получила в школе в Хальверде. В 1924 году она получила первое причастие и конфирмацию от епископа Иоганна Поггенбурга. Ежедневно посещала богослужения. В 1928 году почувствовала призвание к жизни, посвященной Богу. В ноябре 1931 года поступила на курсы по уходу за больными в госпитале святой Анны в Хопштене, где познакомилась с монахинями – клементинками из Мюнстера.

В декабре 1932 года умер отец Эммы. Перед смертью он тяжело болел, и ей позволили вернуться домой и ухаживать за ним. Окончив курсы, в мае 1933 года снова вернулась домой, но уже в марте 1934 года, получив благословение матери, обратилась с просьбой о вступлении в Конгрегацию сестёр милосердия Пресвятой Девы и Божией Матери Скорбящей, или клементинок. Она просила принять её в их общину в Мюнстере. Настоятельница общины, Евфимия Линненкампер, дала ей положительную характеристику. Несмотря на слабое здоровье, просьба Эммы была удовлетворена. 23 июля 1934 года она стала послушницей и взяла себе новое имя Марии Евфимии. 11 октября 1936 года принесла временные монашеские обеты.

Монашеское служение

Местом её служения был определён госпиталь святого Викентия в Динслакене. После работы в женском отделении, Мария Евфимия стала ухаживать за больными, изолированными от других пациентов, которые находились в деревянном бараке святой Варвары. 3 сентября 1939 года она с отличием защитила диплом медицинской сестры. 15 сентября 1940 года принесла вечные монашеские обеты.

В 1941 году, во время Второй мировой войны, Марии Евфимии поручили заботу о больных военнопленных и иностранных рабочих, среди которых были русские и украинцы. Она служила им с такой самоотдачей и любовью, что пациенты барака прозвали её «Ангелом Любви». Увидев однажды, как голодные военнопленные роются в мусоре, Мария Евфимия стала оставлять для них булочки с маслом, в очищенных ею мусорных контейнерах. Она помогала людям, несмотря на угрозы со стороны надзирателей.

После войны, ей поручили следить за больничным бельём в госпиталях в Динслакене и Мюнстере. Мария Евфимия добросовестно выполняла и эту работу, сохранив добродушное отношение ко всем окружающим её людям. Ежедневно своё свободное время она проводила на молитве перед Святыми Дарами. Врачи диагностировали у неё рак кишечника. Она умерла в Мюнстере утром 9 сентября 1955 года, после продолжительной болезни.

Почитание

Почти сразу после смерти, началось её почитание среди местных католиков, вскоре распространившееся за пределы Федеративной Республики Германия. 1 сентября 1988 года она была признана досточтимой, а 7 октября 2001 года на площади святого Петра в Риме римский папа Иоанн Павел II причислил её к лику блаженных. Литургическая память ей отмечается 9 сентября.

Ссылки

• [www.santiebeati.it/dettaglio/90341 Beata Maria Euthymia (Emma) Üffing]. www.santiebeati.it. — Статья «Блаженная Мария Евфимия (Эмма) Иффинг» в Santi, beati e testemoni — Enciclopedia dei Santi. Проверено 2 апреля 2016.  (итал.)

Отрывок, характеризующий Иффинг, Эмма

– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.